|
|
АЛЕКСАНДР ДОЛИН
ИСТОРИЯ НОВОЙ ЯПОНСКОЙ ПОЭЗИИ В ОЧЕРКАХ И ЛИТЕРАТУРНЫХ ПОРТРЕТАХ
(05)
ШКОЛА «ОТРАЖЕНИЯ НАТУРЫ»
НАГАЦУКА ТАКАСИ
В созданном Сики обществе «Нэгиси», которое поначалу представляло собой небольшое литературное объединение, самым преданным апологетом теории «отражения натуры» был, вероятно, Нагацука Такаси (1879–1915). Он усердно изучал «Манъёсю», постоянно перечитывал трактаты и эссе самого Сики, старался писать танка в той же относительно беспристрастной манере, соразмеряя их с идеалами поэтики сясэй. Такаси прочили карьеру коммерсанта, но он предпочел литературу. Бросив университет, он уехал из Мито в Токио, где вскоре был принят к Сики в ученики. После смерти Сики участвовал в создании журнала «Асиби», потом — «Арараги». Увлекся прозой Эмиля Золя и в 1910 г. опубликовал натуралистический роман «Земля» («Цути»), ставший сенсацией в книжном мире. Однако в поэзии Такаси было не по пути с «натуралистами» всех мастей, которые завоевали достаточно прочные позиции в мире танка — он хранил верность реалистическому принципу сясэй и отступать от своих принципов, как ему казалось, не собирался.
Тем не менее лирика Нагацука Такаси (как и поэзия самого Сики) далека от сухого объективного реализма. Зарисовки с натуры соседствуют в его книгах с переданными в форме пятистишия всплесками непосредственного чувства. Бьющие через край эмоции нередко прорываются и сквозь внешне нейтральную образность стиха. Многие его танка ранних лет из сборника «Собрание танка Такаси» («Такаси ка-сю») и, в частности, цикл «Хижина в Нэгиси», посвящены описаниям встреч с Сики. Это трогательный рассказ о любимом друге и учителе, прикованном к постели смертельной болезнью, внутренний монолог с ним и в то же время попытка его подбодрить — ведь Сики читал эти стихи и давал им критическую оценку:
Навещаю Обитателя Бамбукового селенья
Пришел навестить
стихотворца, Наставника Сики
в тяжелые дни, —
а он, к постели прикован,
рисует нынче картину...
***
Эй вы, воробьи!
Что чирикаете на ветках?
Летите сюда,
собирайтесь к стеклянной двери —
щебечите здесь для больного!..
***
Ты на ложе простерт,
но взгляни сквозь стеклянные сёдзи —
разве не для тебя
зеленеет первая травка,
возвещая весну и радость?!
Поэзия Такаси — большей частью проникновенная лирика природы. В точности следуя заветам Сики, он создает большие циклы поэтических этюдов, в которых немногими штрихами набрасывает образы растений, животных, птиц, насекомых. Таковы, например, скетчи из цикла «Шестнадцать песен о цветах»:
Вешнее поле.
на проложенной борозде,
в отвале пашни,
весь забрызган грязью, растет
скромной сушеницы цветок.
***
У края поля,
где, выглядывая из воды,
поют лягушки,
в перелеске белым-бело —
распустились калины цветы.
Многие танка навеяны дальними путешествиями по родной стране. Особенно любовно переданы картины природы, составляющие привычный фон повседневного сельского быта и труда крестьян. Извечный круговорот времен года освящает немудреные крестьянские работы немеркнущей благодатью:
На поле осеннем,
где после уборки бобов
лишь сорный щетинник
клочками торчит повсюду,
сверчки уныло стрекочут...
***
Риса снопы
увезли, погрузив на телеги.
Грустно стоит
на стерне, соломой усыпан,
чайный куст — такой одинокий...
Циклы-рэнсаку составляют основу художественной техники Такаси, который сознательно стремится к созданию «поэтических сюит». Таковы циклы «Разные песни осени и зимы», «Стихи о густом тумане», «Стихи из поэтического дневника». Последний представляет собой «гиперцикл», в который входит довольно много стихов, и к тому же тема дневника как бы сама собой периодически снова звучит в различных сборниках создавая эффект переклички во времени.
Фиксируя картины природы или рассказывая в «Поэтическом дневнике» о своих повседневных занятиях, Такаси часто, вопреки предписаниям сясэй, дает волю непосредственному чувству:
миякобэ о
коитэ омоэба
сиракаси-но
отиба фукицуцу
аригатэнаку ни
О любимой столице
вспоминаю с печальной душой
и покоя не знаю,
на дорожках в саду сметая
облетевшие листья дуба...
Нагацука Такаси оставил несколько сборников стихов, среди которых выделяются щемящим лиризмом предсмертные «Песни, сложенные во время болезни» («Бётю дзацуэй», 1912). В них подкупает именно отсутствие видимых эмоций и философский, отстраненный взгляд на собственную уходящую жизнь. Разделив судьбу своего друга и наставника Сики, поэт безвременно умер от туберкулеза, успев занять почетное место в ряду мастеров танка XX в. — правда, скорее, во втором ряду.
КОИДЗУМИ ТИКАСИ
Одним из лучших мастеров танка первой половины XX века и ревностным поборником «реализма чувства» был Коидзуми Тикаси (1886–1927).
Выросший в центральной префектуре Тиба в семье зажиточного землевладельца, Тикаси со школьной скамьи увлекся классической поэзией, зачитываясь в равной степени шедеврами «Манъёсю», «Кокинсю» и «Синкокинсю». Примкнув восемнадцатилетним юношей к обществу «Нэгиси», он уже не застал в живых Сики, которого глубоко почитал, но стал учеником Ито Сатио, от которого и почерпнул все познания в искусстве стихосложения. Несмотря на разницу в возрасте, поэтов связывали теплые дружеские отношения. В первую книгу Тикаси «У реки» («Кава-но хотори») вошло два цикла танка, воспевших эту дружбу: «В гостях у мэтра Ито Сатио» и «Хижина “Ни пылинки”»:
В доме у друга,
распарившись, в ванне сижу —
и даже запах,
что порой долетает от хлева,
для меня по-свойски приятен...
***
Уж которую ночь
провожу с твоего позволенья
в этом скромном жилье —
вот и нынче за полночь ляжем,
засидевшись вдвоем за чаем...
Художественная манера Тикаси одновременно незамысловата и сложна. С простыми «черно-белыми» реалистическими зарисовками соседствуют красочные многоцветные образы, напоминающие яркую палитру Китахара Хакусю:
Отсвет пожара
багровеет в вечерних горах.
Черные тени
от приземистого бамбука
на бумагу сёдзи ложатся...
Как и у большинства поэтов школы «Нэгиси», почти все основные произведения Тикаси сгруппированы в циклы по принципу «поэтической сюиты», что, безусловно, усиливает их экспрессивное воздействие. При этом поэт не ограничивается традиционной лирикой природы, но — следуя заветам Сики — смело вторгается в область современного урбанизма. Так, в книге «Земля на кровле дома» («Ядзё-но цути») в цикле «Железные мосты» он создает впечатляющие индустриальные пейзажи:
Вблизи парохода
показался огромный завод —
и кажется, будто
от цехов, вокруг растекаясь,
долетает запах железа...
***
Высоко над рекой
мост железный вдали замаячил.
Прибывает корабль —
вот и гавань в устье реки,
долгожданный столичный порт!..
Иные стихотворения довольно спорного качества представляют собой просто ритмизованные обрывки посетивших автора внезапных идей:
По кварталам столицы
прохожие резво снуют —
а ведь все эти люди
абсолютно чужие мне,
знать не знают Коидзуми!..
Лучшие стихотворения Коидзуми Тикаси, бесспорно, все же относятся к пейзажной лирике традиционного типа — жанру, в котором поэт достиг подлинных высот именно благодаря мастерскому использованию принципа сясэй:
Прозрачна роса.
Луна вечерняя светит.
Приятно бодрит
запах свежей соломы с поля —
и сверчки поют в отдаленье...
НАКАМУРА КЭНКИТИ
Накамура Кэнкити (1889–1934) также принадлежит к плеяде «внучатых учеников» Сики. Со школьной скамьи он начал писать танка, следуя принципу «отражения натуры» и при первой возможности поступил в ученики к Ито Сатио. В студенческие годы, учась на экономическом факультете Токийского университета, Кэнкити уже активно публиковался в журнале «Асиби», а затем в «Арараги». Широкую известность принес молодому поэту сборник «Цветы картофеля» («Барэйсё-но хана», 1913), опубликованный в соавторстве с лидером объединения «Арараги» Симаги Акахико. Книга поэтов-единомышленников была тепло встречена критикой. После этого Кэнкити выпустил еще несколько книг, которые прочно утвердили его репутацию одного из ведущих поэтов направления сясэй.
Стиль Накамура Кэнкити характеризуется прежде всего поиском нестандартного ракурса для фотографически точного образа:
Лунная ночь.
По бамбуковым кольям ограды,
влажным слегка
и блестящим от испарений,
тень моя неслышно проходит...
***
Видно, как вдалеке
за плечами Большого Будды
будто сами собой
невысокие горы тают —
погружаются в сумрак ночи...
Почти все стихотворения поэта входят в колоритные тематические циклы: «Бамбук», «Холодные камни», «Тусклый свет в ночи», «Дождливые сумерки» и др. Интересны и городские зарисовки поэта из поздних сборников:
Все сильней за окном
завывает зимняя буря —
мерзну даже в кафе,
где, за столиком примостившись,
ем свой поздний остывший ужин...
Последние десять лет жизни Накамура провел в окрестностях Хиросимы, где преподавал в школе и писал стихи. Его сельские пейзажи отличаются не только типичным для поэтики сясэй вниманием к мелкой детали, но и редкостным умением выстроить целостную композицию картины, несколькими яркими словесными штрихами передать настроение момента:
Выгон в горной глуши,
окруженный плетеной оградой.
У калитки стою —
сквозь густой туман багровеют,
распускаясь, цветы мимозы...
***
Листвою дзельквы
затенен весь маленький класс.
Свет зажигаю —
разливается сумрак вечерний
над приземистой старой школой...
Хотя конец эпохи Мэйдзи и вся эпоха Тайсё были отмечены активной деятельностью поэтов танка школы Сики, пропагандировавших и применявших метод объективного реализма сясэй («отражение натуры»), их творчество устраивало далеко не всех читателей и критиков. Несмотря на установившееся перемирие между поэзией новых форм киндайси и обновленной поэзией танка, а также хайку, некоторые критики продолжали настаивать на том, что эпоха танка уходит в прошлое.
Однако такое проявление прозападного экстремизма, как стремление похоронить танка, в целом было не типично для критики первой четверти XX века. Более умеренные критики и сами поэты соглашались с требованием соответствия духовным запросам эпохи, предлагая отойти от бесстрастной созерцательности и наполнить термин «отражение натуры» новым содержанием, приблизив его к повседневности, и расширить творческие горизонты жанра. В широкой дискуссии на страницах поэтических журналов предлагались самые различные способы обновления и актуализации танка. Добиваться жизненной достоверности и эмоциональной глубины, не отрываясь при этом от корней традиции и не впадая в излишнюю публицистичность, — такую задачу ставили перед собой поэты реалистического направления, развивавшие начинания Масаока Сики. Порицая приверженцев формализма и чрезмерного интеллектуализма, ратуя за «реализм чувства», поэт Оота Мидзухо писал в статье «Суждения о танка» («Танка рицугэн», 1915):
«В окружающем нас мире постоянно возникают и вновь исчезают разнообразные факты. Среди этих фактов есть такие, которые проходят перед глазами и улетучиваются, не приковывая сознания; есть же такие, что непременно вызывают отклик в наших сердцах. Те, что требуют рационального критического подхода, затем растворяются в сфере интеллекта; те же, что апеллируют к чувствам, к сфере интеллекта уже не относятся. Можно сказать, что чувство, переживание, воспаряя над сферой интеллекта, устремляется к самым основам жизни. И тут-то в танка как бы раскрывается цветок истинного значения обыденного факта. Из подобного понимания танка и следует их роль: они выступают как основополагающий глас самой жизни.
Танка, не затрагивающие основ жизни, по существу не есть танка. Иначе говоря, танка, в которых нет глубокого переживания, не есть танка».
В поисках «реализма чувства» автор призывает обратиться к классике, вновь указывая на те великие имена, что перекочевали из средневековых изборников в литературу Нового времени. Однако, в отличие от большинства поэтов школы «Нэгиси», он апеллирует не к «Манъёсю», а к буддистской поэзии Средневековья: «Мы должны учиться покою отрешенности у Сайгё и Басё». И далее, говоря об элегической природе японской лирики в целом, Оота справедливо связывает эту ее особенность с преобладающим влиянием буддийской философии: «По-видимому, одной из причин здесь является сильнейшее влияние буддизма. Впрочем, не кроется ли еще более серьезная причина в том, что человек по натуре своей печальное создание? Буддизм просто уловил эту присущую человеку печаль, извечную грусть — и облек ее в форму учения. Вероятно, продвигаясь по пути познания, человек постепенно стал осознавать эту извечную печаль, стараясь выразить изначальное свойство человеческой натуры в стихах, песнях и других видах словесности».
Вывод, к которому приходит в своей программной статье Оота, справедлив на все времена: учась у классиков, поэты танка должны создавать произведения современные по духу, глубокие по мысли, чуждые и метафизической абстракции, и вульгарной приземленности. Бесспорно, этот вывод не противоречит заветам Сики — скорее, поясняет их. Дело в том, что Сики в пылу полемики с консерваторами отвергнув однажды «Кокинсю» и «Синкокинсю», уже не мог взять свои слова обратно, хотя его собственное творчество нисколько не соответствует подобным экстремистским лозунгам. Вместе с этими классическими антологиями он как бы априори огульно «сбрасывал с парохода современности» включенных в них авторов, в том числе великого поэта-философа Сайгё, что было не более продуктивно, чем попытка русских футуристов «свергнуть» Пушкина.
Сики в своих трактатах, стремясь сохранить имидж эмансипированного интеллигента новой эпохи, отмеченной массовым увлечением христианством, старается как можно меньше рассуждать о религии, в частности о буддизме, а поэтику хайку и танка анализирует, преимущественно пользуясь общими эстетическими категориями. Тем не менее творчество самого Сики и всех поэтов его школы обнаруживает сильнейшее влияние дзэн-буддизма, о котором с восхищением открыто заговорили на Востоке и на Западе несколько десятилетий спустя.
Также слишком категоричным и не мотивированным оказалось решительное противопоставление линии «Манъёсю» всем прочим традициям танка. Хотя последователи Сики в теории отдавали предпочтение «мужественной» поэтике «Манъёсю», на практике все они также заимствовали технику и образность у лучших поэтов Средневековья. Расширяя сферу своего влияния в Японии и завоевывая сердца читателей, поэты объединений «Асиби» и «Арараги» шли по пути интеграции идей и усовершенствования формы, опираясь на все тысячелетнее наследие танка. Именно поэтому им удалось заложить основы новой классической традиции танка XX века.
САЙТО МОКИТИ
Полное собрание сочинений Сайто Мокити (1882–1953), выпущенное издательством «Иванами», включает пятьдесят шесть объемистых томов, но в этом колоссальном литературном наследии ранние стихи поэта, принесшие ему мировую славу, стоят особняком и заслуживают особого отношения.
Сайто Мокити нередко называют «самым важным поэтом танка XX века». С этим утверждением можно не соглашаться, но нельзя отрицать самобытность дарования мастера и его необычайную продуктивность, не ослабевавшую на протяжении многих десятилетий.
Мокити вырос в семье приемного отца, врача по профессии, который хотел видеть в мальчике своего преемника. В 1905 году он поступил на медицинский факультет Токийского университета. Увлечение танка, начавшееся после знакомства со стихами Сики, не помешало занятиям медициной, но привело юношу к Ито Сатио, который охотно взял его в ученики и приобщил к таинствам «отражения натуры». Под руководством Сатио он много писал для журналов «Асиби» и «Арараги», оттачивая профессиональное мастерство. Тем временем он окончил университет и стал практикующим врачом-психиатром, причем деятельность его протекала в основном в психиатрических отделениях больниц и тюремных спецлечебницах для умалишенных. Профессиональные впечатления впоследствии нашли отражение в поэзии:
Умалишенный
вчера покончил с собой —
за крышкой гроба
над дорогой в пыли садится
нестерпимо багровое солнце...
В 1913 году молодой поэт выпустил свой дебютный сборник «Багряное зарево» («Сякко»), который имел сенсационный успех, не только укрепив позиции Сайто Мокити в литературном мире, но и принеся неувядаемые лавры всему сообществу поэтов «Арараги».
Будучи по характеру и по профессии человеком рационального склада, Сайто Мокити тем не менее жил вдохновением: «Я пишу танка потому, что не могу не писать. Мои песни рождаются из этого мощного внутреннего импульса (Drang). Такое непреодолимое внутреннее влечение древние называли утагокоро — “поющее сердце”. Сознание необходимости творческого действия — великая сила. И в то же время — печальный факт. Это не занятие для времяпрепровождения и не профессия. В этом глубинном побуждении чувствуется неумолимая сила рождения и смерти, противиться которой невозможно».
В сборник вошло более 800 танка, написанных с 1905 по 1913 год и в основном объединенных в большие циклы — иногда по нескольку десятков стихотворений. Так, цикл «Умирающая мать», посвященный последним месяцам жизни родной матери поэта и особенно высоко оцененный критикой, включает пятьдесят девять пятистиший и описывает все перипетии пути Мокити к родному дому, его бессонных ночей у ложа больной, смерть матери, ее кремацию и последующие дни скорби. Фактически весь цикл представляет собой развернутую элегию — поэму, состоящую из мозаичных образов, которые расположены в определенной хронологической и психологической последовательности:
си ни тикаки
хаха ни соинэ-но
синсин то
тоода-но кавадзу
тэн ни кикоюру
У ложа сижу.
Мать моя в забытье предсмертном.
До самых небес
с лугов и полей несется
заливистый плач лягушек...
***
На смертном одре
мать к глазам поднесла одамаки,
водосбора цветок,
и одними губами чуть слышно
прошептала: «Он распустился...»
***
По равнине бреду,
раздвигая бамбук низкорослый.
Долго-долго бреду —
а куда спешить, если дома
уж не ждет меня мать-старушка?..
С точки зрения современного японского читателя, стиль этих стихов, как и большинства танка в «Багряном зареве», излишне отяжелен древними грамматическими формами и лексикой, заимствованной непосредственно из «Манъёсю», но для читателя эпохи Тайсё, намного более искушенного в классических текстах, исповедальность стихов лишь усугублялась их архаическим звучанием.
Что касается самого автора, то он всегда утверждал приоритет чувства над формой, считая, что поэт волен обращаться к архаике, если она апеллирует к чувствам современного читателя: «Мелодика слов в танка — это звучащая во мне мелодия, которая впервые наделяется значимым содержанием. И эта лексика не подразумевает поверхностного деления на “архаичную” или “современную”».
И далее Сайто Мокити приводит свои требования к танка: импульсивность; простота выражения; проникновение в суть темы; глубинная патетика.
Эти кардинальные требования в дальнейшем фактически не менялись, хотя взгляды Мокити на «отражение натуры» с годами претерпевали эволюцию и давали крен в сторону почвенничества.
Множество стихов сборника представляют концепцию «отражения натуры» в традиционной дзэнской интерпретации. Мир открывается автору в незначительных, малозначащих феноменах повседневной жизни:
Сковородка моя,
где под утро роса скопилась:
расцветают цветы
по горам и долам осенним
в отраженном призрачном мире...
***
нэко-но сита-но
усура ни акаки
тэдзавари-но
коно канасиса о
сирисомэникэри
Прикоснулась к руке
язычком нежно-розовым кошка —
и в касании том
открывается мне впервые
бытия печальная прелесть...
Некоторые танка, на первый взгляд вполне незамысловатые по образности, несут в себе явную аллюзию на дзэнскую классику:
сироки хана
сироки кагаяки
акаки хана
акаки хикари о
хатииру токоро
Белые цветы
белизною своей блистают.
Алые цветы
в отсвете закатного солнца
отливают глянцем багряным.
Стихотворение отсылает к известному образу, использованному дзэнским патриархом XV века Иккю: «ива всегда зелена (по весне), цветы всегда багряны». Образ утверждает вечность преходящей красоты, оживающей в неизбежной смене времен года.
Как явствует уже из этих примеров, сясэй в понимании Сайто Мокити отнюдь не предполагает простой зарисовки с натуры, но включает в себя весь комплекс эмоций, порожденных впечатлением момента. К тому же нередко в образе содержится скрытая аллюзия.
Безусловно, как и прочие поэты, причастные к традиции сясэй, Мокити в своем творчестве претворяет не только дух поэтики «Манъёсю», но и заветы патриархов хайкай — Басё, Бусона, Исса — наконец, самого Сики, который утверждал абсолютное равенство, сущностное единство танка и хайку. Некоторые стихотворения «Багряного зарева» фактически и являются хайку, развернутым в форму пятистишия:
варакудзу-но
ёгорэтэ тирэру
мидзунада ни
тадзэми-но кара ва
сироку нарикэри
Заливное поле,
что пересохло давно —
на нем в грязи,
вся обсыпана жмыхом,
белеет скорлупка цикады...
В стиле «развернутых хайку» выдержано множество пятистиший, фиксирующих мелкие выразительные детали окружающего мира природы, причем аллюзия на классические шедевры порой перерастает в перифраз, прямое заимствование образа:
Я прихлопнул его,
Светляка, что порхал над дорогой,
Чуть мерцая во мгле, —
И погас огонек зеленый.
Путь мой темен и беспросветен...
Сразу же приходит на память хайку Кобаяси Исса:
Убил комара —
и себе настроенье испортил
на целый вечер...
В статье «Танка и “отражение натуры” — мнение одного автора» («Танка то сясэй. Иккагэн», 1920) поэт отмечал, что для него «отражение натуры» вообще не связано с какими-либо конкретными ограничениями и предписаниями: «Мое толкование сясэй — это мнение автора, идущее из глубины души и потому нераздельное с моим творчеством». Как и другие члены общества «Арараги», Сайто предлагал расширенное понимание термина сясэй, сводящееся к отображению реальности с учетом индивидуальной художественной манеры творца:
«Вглядываясь в окружающую действительность, отображать единую сущность природы и собственного ego — вот что такое сясэй в поэзии танка. Эту действительность, пользуясь западной терминологией, можно определить понятием Naturgestalt. Под природой же можно разуметь то, что с такой силой охарактеризовал Роден, принизив значение человеческой жизни: “Искусство есть отражение природы в человеке”», — поясняет он свое кредо в программной статье «Теория “отражения натуры” в танка» («Танка ни окэру сясэй-но сэцу»).
Эту же концепцию поэт развивает в других статьях 1913 года: «Сложение танка — моя позиция» («Сакка-но тайдо»), «Слова песен» («Ута-но котоба»), «Танка как возглас — раздумья об этом и еще кое о чем» (Сакэби-но ута, сорэ надо ни тайсуру кансо»).
Проникновение в суть предмета, постижение его мистической внутренней сущности и является для Сайто Мокити «отражением натуры». Определенное влияние на его поэтику оказали работы немецких философов по эстетике, и в частности теория «вчувствования» Теодора Липпса (1851–1914). Поэт отлично знал немецкий и провел много лет на стажировке в Германии, где вплотную приобщился к европейскому искусству и литературе. Впрочем, непосредственного влияния на его поэтическое творчество западная литература, вероятно, не оказала. Культура Запада служит для него скорее фоном, оттеняющим процессы в современной японской культуре и искусстве.
Зато для литературно-критических работ Сайто Мокити, как и для статей многих его единомышленников, весьма знаменательно обращение к европейским авторитетам для обоснования эстетических установок и принципов чисто японского традиционалистского искусства. Пускаясь в дальнейшие рассуждения об «отражении натуры», Сайто апеллирует не к изречениям старых мастеров и даже не к трактатам Масаока Сики, но к высказываниям Родена (чрезвычайно популярного в Японии начала XX века), иллюстрируя собственный творческий метод словами знаменитого французского скульптора: «Сначала я не рисую ее (модель), а просто смотрю. И тогда дух мой насыщается, я весь проникаюсь этим впечатлением. Мысленно я уже набрасываю эскиз модели. Движущиеся линии еще смутны. Я сто раз снова и снова меняю контуры...».
В эссе «Болтовня игрушечной лошадки» («Дзиба манго», 1948), отвечая литературным противникам, поэт ссылается на западные авторитеты в полной уверенности, что только эти примеры и могут прояснить суть его творчества: «Ван Гог рисовал свои картины мазок к мазку. В лирике Гёте также слово подобрано к слову. В этом смысле и мои танка построены так же. Однако некоторые близорукие люди не желают этого признавать. Картины Ван Гога исполнены напряженной внутренней жизни. В том же духе я могу определить и свое творчество в области танка... Испепеляя все преграды в этом мире, исполненном страданий и тяжкий сетований, жизнь моя мало-помалу претворяется в слова. Тут-то и начинается несказанное блаженство...».
Действительно, лучшие стихотворения Сайто Мокити — это мощный выплеск чувства в огранке строгой, чопорной формы, которая подчеркивает и оттеняет блеск образа:
Солнце село в снега,
Полоску на небе оставив,
алый отсвет зари —
и раскаянье наполняет
серой мглою скорбное сердце...
***
Блеск искристых снегов
Созерцаю завороженно,
Серебристую даль —
И не знаю, о чем тоскует
Беспокойное мое сердце...
«Я ценю стихи, исполненные силы, непосредственно взывающие к внутренней жизни человека, — признается Сайто Мокити. — Мы должны прежде всего оценивать стихотворение исходя из того, насколько автор сумел передать в нем свой глубинный импульс к творчеству (Drang)».
Хотя среди стихов «Багряного зарева» немало вполне обыденных зарисовок с натуры, не предполагающих особого накала чувств, пронзительное звучание всему сборнику придают именно исповедальные стихи, полные глубокого внутреннего драматизма:
О, как поспешно,
все бросив, пришел я сюда,
к клеткам зверинца,
чтобы хоть на время забыть
о проклятой жизни своей!
«Слагать лирические стихи в такой форме, как танка, и отдавать их на публичное прочтение — пожалуй, то же самое, что демонстрировать подробности харакири», — заметил однажды о своей музе Мокити.
После шумного успеха «Багряного зарева» Сайто Мокити продолжал много писать, оставаясь вместе с Симаги Акахико признанным лидером объединения «Арараги» и совмещая свои поэтические занятия с активной медицинской практикой. Его следующий сборник «Новый год» («Аратама», 1922) был менее сенсационным событием, чем первая книга. Вошедшие в него танка спокойней, умиротворенней и ближе к философической манере Сики и Ито Сатио.
Тем не менее несравненный колорит выделяет поэзию Сайто Мокити среди творений прочих приверженцев концепции «отражения натуры». Он умеет найти броский образ, одновременно реалистический и исполненный романтического горения:
Как будто обняв
солнце алое в час заката,
качают его,
опуская тихонько на землю
криптомерии старой ветви...
***
ака-ака-то
иппон-но мити
тооритару
тамакихару вага
иноти нарикэри
Озаренная солнцем,
дорога тянется вдаль
все прямо и прямо —
вот такой представляется мне
вся моя грядущая жизнь...
Для большинства стихотворений книги характерна меланхолическая грусть с налетом дзэнской созерцательности:
Вот и день миновал.
Облаками затянуто небо.
Возле дома фонарь
красноватый отсвет роняет
на окно моей комнатушки...
В той же умиротворенной манере выдержано большинство стихов последующих сборников Сайто Мокити: «Огонек» («Томосиби», 1930), «Зимние облака» («Канун», 1940), «Белые горы» («Сироки яма», 1947).
Всего поэт выпустил более двадцати книг стихов, в которые вошло свыше шестнадцати тысяч танка. В основном это спокойная, прозрачная лирика природы:
На вершину Хиэй,
на священную гору всхожу я —
здесь клубы облаков,
превращаясь в туманную морось,
орошают цветы подбела...
В 1923 году Сайто Мокити почти на три года уезжает в Европу. Он посещает Берлин, Вену, Мюнхен, Париж, знакомится с шедеврами искусства и архитектуры, изучает последние достижения западной медицины. В Мюнхене он становится свидетелем фашистского путча, слушает выступления Гитлера, которые производят на него глубокое впечатление. Апологет «отражения натуры» неожиданно становится горячим поклонником нацистских идей, которые он стремится приложить к японской действительности по возвращении на родину. Спустя несколько лет, когда демократические силы в Японии вынуждены были капитулировать под напором оголтелой милитаристской пропаганды, он одним из первых предлагает свои услуги правительству и вплоть до конца войны усердно сочиняет ура-патриотические вирши в тяжеловесном архаическом стиле, воодушевляя своим примером других поэтов «Арараги». Одновременно он занимается углубленным изучением поэзии «Манъёсю» и в 1940 году выпускает фундаментальное пятитомное исследование творчества величайшего поэта древности Какиномото Хитомаро.
На исходе Тихоокеанской войны Сайто Мокити вынужден был уехать из столицы в эвакуацию в глухую деревушку на северо-западе Хонсю. Его клиника в Токио сгорела во время бомбежек. Как дым, развеялись грезы о Великой Восточноазиатской сфере сопроцветания под эгидой японской империи.
Подобно большинству вольных или невольных писателей-коллаборационистов, после войны, пережив горечь поражения, он постарался забыть о своей идеологической миссии и вернуться к чистой лирике — что ему вполне удалось. Но годы высоких стремлений и горьких разочарований не прошли даром, обогатив творческую палитру Сайто Мокити новым, глубинным видением мира. В сборниках «Белые горы» («Хакусан»), «Лунные блики» («Цукикагэ») и ряде других он переосмысливает совершенные ошибки, вспоминает о тяготах эвакуации, размышляет о судьбе родной страны, оставаясь при этом верен поэтике «Манъёсю»:
курагари-но
нака ни отииру
цуми фукаки
сэйки ни итару
варэ мо хитори дзо
Да, и я ведь из тех,
кто жил в эту страшную пору,
в этот сумрачный век,
что в пучине греха все глубже,
все заметнее погрязает...
***
От людей вдалеке
проведя столько месяцев трудных,
укрываясь в глуши,
ощутил я душою и телом
обжигающий пламень жизни...
***
Вихрь всевластной судьбы,
что веет, пощады не зная,
дни мои торопя,
я встречаю без сожаленья
и без горечи запоздалой...
В послевоенные годы Сайто Мокити, оставаясь верен принципам «Арараги», решительно выступил против «бытовщины», принижающей роль «высокой поэзии», за сохранение основ классической поэтики с ориентацией на старинную грамматику и лексику. Порицая вульгаризаторов, он язвительно замечал, что современные танка на разговорном языке «похожи на жертв бессмысленного самоубийства». Авторитет поэта в литературных кругах оставался необычайно высок и после его смерти в 1953 году. До наших дней немало авторов танка старшего поколения видят свой идеал творчества в торжественных и певучих строках Сайто Мокити, наполненных «мужественным духом» древней антологии «Манъёсю».
Печатается с любезного разрешения автора и издательства «Гиперион» по тексту книги «История новой японской поэзии» в 4 тт. СПб., «Гиперион», 2007.
Постоянный адрес этого материала в сети интернет –
http://ru-jp.org/dolin_05.htm
Постоянный адрес следующего отрывка –
http://ru-jp.org/dolin_06.htm
Постоянный адрес первой страницы книги
http://ru-jp.org/dolin.htm
##### ####### #####
OKNO V YAPONIYU 2007.02.23 / DOLIN_05
http://ru-jp.org
ru-jp@nm.ru
##### ####### #####
|
|