|
|
АЛЕКСАНДР ДОЛИН
ИСТОРИЯ НОВОЙ ЯПОНСКОЙ ПОЭЗИИ В ОЧЕРКАХ И ЛИТЕРАТУРНЫХ ПОРТРЕТАХ
(14)
МИР ХАЙКУ ПОСЛЕ РЕВОЛЮЦИИ МЭЙДЗИ
В первые годы и даже десятилетия после революции Мэйдзи, которая опрокинула прежние государственные устои, а вместе с ними и всю многовековую систему этических и эстетических ценностей, перемен в дремотном мире поэзии хайку было почти не видно. Поэты по-прежнему продолжали регулярно собираться на ежемесячные заседания и слагать трехстишия о чем угодно, кроме исторических событий, свершавшихся вокруг них.
Исправно функционировали десятки школ хайку с сотнями ответвлений во всех больших городах. Купцы, ремесленники и представители упраздненного новыми властями под горячую руку бывшего самурайского сословия усердно посещали школы, поддерживая на сносном уровне доходы профессиональных наставников. Многим увлечение хайку заменяло запрещенные азартные игры или пока еще не существовавший массовый спорт. Это был способ регулярной клубной социализации, когда приятное времяпрепровождение за чаркой сакэ в компании друзей по интересам сопровождалось сочинением и публикацией стихов в простой, но изысканной традиционной форме. Сам факт принадлежности к какой-либо школе хайку, то есть к «клубу», укреплял престиж горожанина, а сочинение стихов — вне зависимости от их реального качества — рассматривалось как признак интеллигентности.
По масштабам охвата населения школы хайку неизмеримо превосходили школы танка. Иные насчитывали десятки и сотни учеников, а те, кто мог похвастаться родословной, имея среди основателей самого Старца Басё или кого-то из его учеников, вели счет на тысячи.
Профессиональные поэты хайку (хайдзин), зарабатывавшие на жизнь преподаванием и редактурой стихов, прилагали все усилия для пропаганды своего ремесла и привлечения новых членов в свои школы. По структуре и характеру школы хайку не отличались от других школ изящных искусств и ремесел, основанных на принципе жесткой иерархии и почитания верховного наставника иэмото. Знания в таких школах передавались по строго разработанной системе, причем обучение было рассчитано на долгие годы. Получив у мастера «диплом», можно было начать преподавать самому. В преклонном возрасте наставник-иэмото официально назначал своего преемника, которым мог быть сын (а впоследствии, в двадцатом веке, даже дочь или внучка) или же просто лучший ученик, никак не связанный с наставником родственными узами.
В хайку, где критерии оценки достаточно размыты, секреты мастерства могли заключаться, например, в специфическом употреблении какой-либо восклицательной частицы или перемещении «сезонного слова» из середины предложения в конец. Зачастую малозначащая техническая новинка раздувалась до степени величайшего творческого откровения. Ученикам же оставалось только принимать на веру объяснения Наставника, чей авторитет был незыблем и непререкаем.
Среди поэтов цукинами царила жесткая конкуренция. Мастера нередко годами вели полемику друг с другом по мелким вопросам словоупотребления в духе споров «остроконечников» и «тупоконечников». Многие, особенно потомственные наставники поэтического мастерства, чьи деды и прадеды некогда учились у патриархов в XVII–XVIII вв., для поднятия престижа стремились объявить себя Кёраем, Кёрику, Кикаку или Рансэцу в четвертом, пятом или седьмом поколениях — как это было принято, например, у знаменитых актеров Кабуки, чьи династии существуют и поныне. Такого рода «сертификация» стоила больших денег, но школа с хорошей родословной лучше окупалась. При том что «бизнес» на хайку процветал, среди великого множества стихотворцев, писавших в этом классическом жанре, не было ни одного яркого дарования. Тысячи и тысячи трехстиший оседали, как пыль, в толще альманахов и коллективных антологий.
Революция Мэйдзи, приведшая к свержению власти сегуната и реставрации монархии с последующей радикальной перестройкой общественно-политического уклада, на школах хайку никак не отразилась, поскольку сам жанр был заведомо «внеисторичен» и асоциален. События политической жизни до некоторой степени находили отражение в сатирических сэнрю, но эти ироничные миниатюры только по форме напоминали хайку и к настоящим профессиональным хайку причислены быть не могли. Отношение хайдзин ко всему происходящему символически обобщило популярное трехстишие Торигоэ Тосай (1803–1890):
мими тодзитэ
хана о кокоро ни
хирунэ кана
Уши заткну —
и цветы в душе представляя,
спать прилягу днем...
Неожиданным вторжением в заповедный мир хайку было постановление правительства о переходе на солнечный календарь с лунного, которым в Японии пользовались испокон веков. Эта реформа больно ударила по всему поэтическому сообществу, не исключая и авторов танка, поскольку японская поэтическая традиция искони зиждилась на смене сезонных образов. Мало того, что образы и темы были жестко привязаны ко временам года, но существовало еще и деление на «подсезоны», по шесть в каждом времени года, как то «Пробуждение насекомых», «Холодная роса», «Малые холода» и т. п. Вся каноническая поэтика держалась на лунном календаре, по которому следовало считать Новый год (наступавший где-то в середине февраля) первым праздником весны, праздник воссоединения влюбленных Танабата (ночь на седьмое число седьмого лунного месяца) началом осени, девятый лунный месяц — порой любования полной луной. Киго, «сезонные слова» поэтики хайку, которых насчитывалось до двух с половиной тысяч, были ориентированы на времена года и на «подсезоны». Даже старинные поэтические названия месяцев, как, например, «месяц перемены одежд» кисараги несли в себе семантику, привязанную к лунному календарю. Все классические хайку были построены, естественно, на семантике лунного календаря и с солнечным никак не соотносились.
Солнечный календарь разрушал всю привычную схему и вносил невообразимую путаницу. Однако поэты хайку в большинстве мужественно приняли удар и постарались организованно перестроиться на новый календарь. Уже в 1874 появился первый рекомендательный список тем и сезонных слов сайдзики, основанный на солнечном календаре. В дальнейшем таких списков вышли десятки и сотни.
В новом виде старые сезоны, на которые тем не менее надо было ориентироваться при сложении хайку, выглядели так:
Весна
Риссюн (Приход весны) 5–19 февраля
Усуй (Дождевая вода) 20 февраля — 5 марта
Кэйтицу (Пробуждение насекомых) 6 марта — 19 марта
Сюмбун (Весеннее равноденствие) 20 марта — 4 апреля
Сэймэй (Ясная пора) 5 апреля — 19 апреля
Кокуу (Дожди для урожая) 20 апреля — 4 мая
Лето
Рикка (Приход лета) 5 мая — 20 мая
Сёман (Малая полнота) 21 мая — 5 июня
Босю (Посев) 6 июня — 20 июня
Гэдзи (Летнее солнцестояние) 21 июня — 6 июля
Сёсё (Малая жара) 7 июля — 22 июля
Дайсё (Большая жара) 23 июля — 6 августа
Осень
Риссю (Приход осени) 7 августа — 22 августа
Сесё (Конец жары) 23 августа — 7 сентября
Хакуро (Прозрачная роса) 8 сентября — 22 сентября
Сюбун (Осеннее равноденствие) 23 сентября — 7 октября
Канро (Холодная роса) 8 октября — 22 октября
Соко (Выпадение инея) 23 октября — 6 ноября
Зима
Ритто (Приход зимы) 7 ноября — 22 ноября
Сёсэцу (Малый снег) 23 ноября — 6 декабря
Дайсэцу (Большой снег) 7 декабря — 21 декабря
Тодзи (Зимнее солнцестояние) 22 декабря — 5 января
Сёкан (Малые холода) 6 января — 20 января
Дайкан (Большие холода) 21 января — 4 февраля
Хотя этот календарь никогда не отражал всей картины сезонных перемен — разных по времени и отличительным признакам в различных частях Японии — для поэтов он был основным руководством, и к нему были привязаны бесчисленные «сезонные слова», то есть названия растений, животных, птиц, обозначения осадков и сезонных работ.
Справедливости ради надо сказать, что настоящей адаптации к новому календарю так и не произошло. Множество хайдзин, приняв новый календарь, мысленно продолжали жить по старому, а сезонные образы в их стихах периодически колебались от одного к другому. Они просто не могли вести себя иначе, поскольку сочинение хайку в духе цукинами предполагало следование традиции, а традиция предписывала использование совершенно конкретных тем и сезонных слов в конкретное время года. Упоминая о «соловье-угуису в месяц сацуки» (то есть в пятую луну) поэт, разумеется, отсылал читателя к лету, а не к весеннему месяцу маю. Изменить привычное ощущение наступающей зимы или осени только по официальному распоряжению было очень нелегко, так что аллюзии, восходящие к лунному календарю, продолжали питать поэтику хайку (а также отчасти и танка). Эта странная ситуация во многом сохранялась на протяжении по крайней мере ста лет после реформы и только к концу двадцатого века лунный календарь действительно стал уходить в прошлое.
Статус поэзии хайку заметно вырос в процессе идеологических реформ, предпринятых правительством Мэйдзи и направленных на укрепление национальной духовности перед лицом неизбежной вестернизации страны. Мудрая политика протекционизма позволила сохранить и спасти от полной деградации основные ценности национальной культуры: поэзию классических жанров, живопись традиционных школ, театры Но, Кабуки и Бунраку, классическую придворную музыку, танцы, а также традиционные ремесла.
Если поэзия танка была объявлена национальной святыней, вместилищем «души Японии», и принята при императорском дворе, то поэзия хайку стала рассматриваться как важнейший инструмент национальной самоидентификации, как символ японского креативного разума. В 1873 году Министерство по делам религиозных учений возложило на четверых мастеров хайку почетную обязанность: выработать идеологические установки для обоснования роли поэзии хайку в правительственных реформах. По их рекомендации император Мэйдзи издал указ об официальном причислении Басё к лику божеств, что лишь упрочило распространившийся в народе культ Старца. Были открыты храмы, посвященные «божеству летящих звуков» Басё, который, помимо прочего, объявлялся носителем всех основных конфуцианских добродетелей и примерным гражданином. Сформировалась также синкретическая буддистско-синтоистская секта Старого пруда (Фуруикэ кёкай), в которой поклонение Старцу сочеталось с сакрализацией его поэзии.
Вся эта идеологическая деятельность, направленная на укрепление «почвеннических» тенденций в культуре, в конечном счете сыграла негативную роль, поскольку культ Басё, как любое консервативное учение, попросту исключал возможность произрастания новых школ и течений хайку на японской почве.
Интеллигенция прозападного толка раннего периода Мэйдзи, вносившая в общество элементы европейского просвещения, была настроена к хайку, как и к танка, более чем скептически, трактуя оба жанра как обветшавшее наследие проклятого феодального прошлого. Способы борьбы с феодальным прошлым уже были апробированы: по правительственному указу были снесены десятки великолепных замков, напоминавшие народу о темных временах сегунской диктатуры. Некоторые предлагали отправить в утиль поэзию хайку, чтобы не мешала народу строить светлое капиталистическое будущее на развалинах старого мира. Танка, избранные самим микадо как оплот национального духа, отправить в утиль было сложнее. Во всяком случае, оппозиция со стороны нарождающейся поэзии новых форм грозила хайку скорым вырождением и гибелью.
Для того чтобы спасти традиционные жанры, нужно было вдохнуть в них жизнь, насытить новым содержанием, поскольку курение фимиама перед ликом Басё само по себе не могло спасти хайку от дальнейшей деградации. Хайдзин старого, дореформенного поколения осуществить эту задачу не могли. Спасение должно было прийти из среды новой творческой интеллигенции, определившей свою роль посредника во взаимодействии великих цивилизаций Востока и Запада — и оно пришло.
Печатается с любезного разрешения автора и издательства «Гиперион» по тексту книги «История новой японской поэзии» в 4 тт. СПб., «Гиперион», 2007.
Постоянный адрес этого материала в сети интернет –
http://ru-jp.org/dolin_14.htm
Постоянный адрес следующего отрывкав сети интернет –
http://ru-jp.org/dolin_15.htm
Постоянный адрес первой страницы книги
http://ru-jp.org/dolin.htm
##### ####### #####
OKNO V YAPONIYU 2007.04.06 / DOLIN_14
http://ru-jp.org
ru-jp@nm.ru
##### ####### #####
|
|