|
|
АЛЕКСАНДР ДОЛИН
ИСТОРИЯ НОВОЙ ЯПОНСКОЙ ПОЭЗИИ В ОЧЕРКАХ И ЛИТЕРАТУРНЫХ ПОРТРЕТАХ
(30)
‘ОБЩЕСТВО ПАНА’ — САКЭ В СТЕКЛЯННЫХ БОКАЛАХ
Мне хочется написать стихи, которые предложили бы уму на выбор сразу три пути...
Поль Клодель
Первые годы XX века в Японии знаменовались повышенным интересом творческой интеллигенции к европейской литературе и искусству. В поэзии моду диктовали французские парнасцы и символисты, в живописи — импрессионисты и постимпрессионисты. Миссию по пропаганде лозунга ‘искусство для искусства’ приняли на себя журналы ‘Субару’ (‘Плеяды’) и ‘Окудзё тэйэн’ (‘Садик на крыше’), пришедшие на смену ‘Мёдзё’, чьими маяками в поэзии были Кюкин, Ариакэ и их прямые преемники. Ту же линию проводил художественный журнал ‘Хосун’ (‘Почин’) и группировавшиеся вокруг него молодые художники. Жаркие споры велись на страницах ‘Тайё’, ‘Бунсё сэкай’, ‘Васэда бунгаку’.
‘То была эпоха, когда молодые деятели искусства ничего не видели, кроме искусства, — пишет известный литературовед Нагата Микихико. — То была эпоха самозабвенного опьянения смутной тоской, мечтами и поэзией. Эпоха, когда новые направления в искусстве возникали на основе самосознания и таланта; когда на вратах души художника еще не был наклеен ярлык “купля и продажа”. Эпоха, когда человеческая жизнь была прекрасна и озарена сиянием вечного света’.
Стоит добавить, что то была эпоха небывалого взлета националистических настроений после победы в Русско-японской войне, эпоха усиливающихся репрессий, арестов и казней участников социалистического движения, эпоха пауперизации пролетариата, роста капиталистической эксплуатации и формирования имперской идеологии.
Во Франции ‘проклятые поэты’ отчаянно сопротивлялись натиску бездушной буржуазной цивилизации, заявляя о своем разрыве с филистерским обществом. В Японии, напротив, поэты благословляли ту же буржуазную цивилизацию, связывая с ее приходом самые радужные надежды. В розовом свете они воспринимали и всю западную культуру, как порой воспринимают у нас культуру Востока. Драматические фигуры Бодлера, Верлена, Рембо были для них всего лишь ‘символами’ создателей прекрасной поэзии. Их сводила с ума воображаемая атмосфера артистического Парижа. Звучание слов ‘Монмартр’, ‘Монпарнас’, ‘Люксембург’ повергало их в блаженный трепет, жизнь парижской богемы представлялась беспечной и веселой, как в опере Пуччини. Так возник своеобразный культ богемы, приведший к созданию ‘школы эстетизма’ (тамби-ха) в литературе и оплота эстетизма — ‘Общества Пана’ (‘Пан-но кай’).
Само название ‘Общество Пана’, содержащее в себе намек на дионисийскую, оргиастическую природу содружества поэтов и художников, предложил, как принято считать, Киносита Мокутаро. Он с юности читал немецкие книги по искусству и знал о существовании одноименного общества в Берлине конца прошлого века. Название привлекало своей экстравагантной мифологичностью, модным европейским звучанием (кстати, имеется и японский вариант имени Пана — Бокуёсин, буквально ‘бог пастухов’). Тот же Киносита Мокутаро был и основным инициатором создания общества.
Деятельность ‘Общества Пана’ началась с декабря 1908 г., когда Киносита, Китахара Хакусю, Ёсии Исаму, Нагата Хидэо, Хирано Банри и другие литераторы стали регулярно встречаться на небольших ‘суарэ’. Местом их сбора поначалу служил ресторанчик на правом берегу реки Сумида неподалеку от моста Рёгоку. В ту пору слово ‘кафе’ в Японии еще не прижилось, но и от слова ‘ресторанчик’ веяло западной экзотикой. Иногда величали тот же ресторанчик на японский манер гюнику-я, то есть ‘харчевня, где подают блюда из говядины’. Так в первые годы Мэйдзи принято было называть трактиры европейского стиля — в традиционной японской кухне говядина отсутствовала. Вот как описывает Киносита Мокутаро в ‘Воспоминаниях об “Обществе Пана”‘ те достопамятные дни: ‘В то время мы с любовью читали теоретические и исторические работы по импрессионизму. С другой стороны, под впечатлением от переводов Уэда Бина мы грезили о жизни парижских художников и поэтов, стремились им во всем подражать.
Через гравюры укиё-э мы также всем сердцем ощущали прелесть художественного вкуса эпохи Эдо. Итак, в конечном счете “Общество Пана” явилось плодом романтических устремлений, в которых чужеземный лирический тон и колорит воспринимались через лирический тон и колорит, через эстетическое мироощущение эпохи Эдо.
Нелегко было в ту пору найти здание в духе западного кафе. В Токио нигде таких домов не было. И вот однажды в воскресенье, когда я гулял по городу (а у меня был заказ от друзей найти место по возможности с видом на реку. Если не на набережной, то хотя бы в каком-нибудь живописном уголке Ситамати), я все же обнаружил как раз перед мостом Рёгоку ресторанчик европейского типа... Окрестности Рёгоку часто изображались на гравюрах Хиросигэ, Хокусая и других эдоских художников — это всему миру известное место, типичный уголок старого города близ реки Сумида.
Не стоит, видимо, напоминать, что эдоские гравюры, попав в конце века в Европу, оказали большое влияние на импрессионистов. Когда же произведения импрессионистов попали в Японию, это привело к переоценке эдоского искусства. Неслучайно окрестности моста Рёгоку на реке Сумида, служившие излюбленной натурой для мастеров укиё-э и являющиеся, по сути дела, родиной эдоского искусства, пропитанного к тому же иноземным колоритом, особенно полюбились поэтам “Общества Пана”‘.
Те же впечатления более образно передает написанное в 1910 году стихотворение Киносита Мокутаро ‘Рёгоку’:
Вот, проходя под мостом Рёгоку,
большие баркасы убирают мачты.
‘Э-ге-гей!’ — то и дело перекликаются капитаны.
Пятое мая. Все тихо вокруг.
Веет прохладой ветерок с реки.
Мягкие всплески весел быстроходной лодки, идущей от ёцумэ.
Порхают над волнами бабочки в цветных одеждах.
Прекрасное очищенное сакэ из Нада, словно хризантема,
источает такой знакомый томный аромат,
налитое в стеклянный бокал.
Со второго этажа ресторана
смотрю на потускневшее закатное небо,
вижу в вечернем небе силуэты птиц —
птиц, летящих над куполами дворцов
правителей пригрезившихся стран —
и отчего-то сердце мое в смятенье.
Современный литературовед Нода Утаро остроумно и довольно метко назвал всю поэтику ‘Общества Пана’ ‘эдоским сакэ, налитым в стеклянный бокал’. Развивая сравнение, можно добавить, что бокал этот поставлен на высокий европейский столик в домике из дерева и бумаги, а за столиком, сняв ботинки, сидит японец во фраке, с усами щеточкой, с веером в руках. Впрочем, все эти причуды антуража, которые, хоть и выглядят гротеском, совершенно точно передают реалии ‘Общества Пана’. Участникам событий они казались вполне нормальными. Ресторанчик в Рёгоку непосредственно ассоциировался в их сознании с культурой парижских артистических и литературных кафе, в первую очередь со знаменитым кафе ‘Клозери де лила’.
Весной 1909 года вся компания переместилась на левый берег реки Сумида, в квартал Сага, где обосновалась в ресторанчике Нагаё близ одноименного моста. К тому времени ‘Общество Пана’ уже пользовалось широкой известностью в литературных кругах Токио и считалось наимоднейшим ‘салоном’. В Нагаё звенели бокалы, синим пламенем горел в чашах ром, звучали французские стихи и бряцали струны сямисэна, выводя напев старинной песенки-коута. Уэда Бин читал свои новые переводы, Вакаяма Бокусуй и Ёсии Исаму нараспев декламировали танка о вине и веселье, о любовной тоске и горечи разлуки. Вернувшийся в июне из Парижа Такамура Котаро рассказывал друзьям о Франции, о мастерской Родена. Юный немецкий путешественник Фриц Рамп, единственный в ‘Обществе Пана’ иностранец, щедро делился впечатлениями от недавних странствий по дорогам Китая. Аоки Сигэру показывал новые картины, набрасывал портреты гостей. Потом все хором затягивали гимн ‘Общества Пана’:
В небе багряны-багряны облака,
в наших бокалах багряное вино.
Стоит ли печалиться, если все равно
в небе багряны-багряны облака!
Это четверостишие Китахара Хакусю пели на мотив популярной песни времен Русско-японской войны ‘Горнист’ (‘Раппа-соцу’).
Атмосферу богемного разгула во ‘франко-японском’ вкусе сочными мазками изобразил в стихотворении ‘Presentation’ Такамура Котаро:
Ветер, взметающийся из бокалов,
раскачивает бумажные фонарики Пана.
Пестрые огни мечутся, мелькают...
Запах миндаля и груш Бергамот.
Цветы — гелиотропы, помпеи.
Четыре молоденькие гейши
мерно притопывают, в лад напевают
и пляшут, пляшут!
Эй, эй, эй-я-са!
Хисагику и Горомару,
Бонкоцу и Саруноскэ,
раскрасневшиеся, потные, хмельные!
Демоны разгула,
цветные татуировки,
приказчик из лавки Каваути,
неразменная стоиеновая кредитка,
местный колорит,
семена жизни...
Словно вытканная на шелку картина,
словно сценка на старинном гобелене.
Пир горой, дым коромыслом!
Бородатый Пан, увенчанный гроздьями винограда,
в пламенеющих руках протягивает огромную чашу...
Рядом с ресторанчиком Нагаё, оформленным под западное кафе, помещалась старая эдоская харчевня-рёрия ‘Тогава’. В знак приверженности к искусству эпохи Эдо поэты и художники ‘Общества Пана’ иногда переносили свои сборища в традиционную харчевню, и тогда шумная толпа в сюртуках и фраках рассаживалась, сняв башмаки, на соломенных татами вокруг низеньких столиков-дзэн. Вместо бокалов с рубиновым вином поднимали во славу муз маленькие чашечки с рисовым сакэ и снова говорили о Верлене, о Ван Гоге, о Родене, о Хокусае и Хиросигэ. В лирическом четверостишии, стилизованном под народную песню коута, Китахара Хакусю воспел вечеринки в ‘Тогава’:
Накинув легкий пиджак,
нынче вечером снова иду в ‘Тогава’.
Тусклый желтоватый свет газовых фонарей на мосту
сквозит то ли любовью, то ли завистью и вселяет тревогу.
Мост Нагаё был расположен в устье Сумида, близ порта. Вдали виднелся островок Цукуда с небольшим рыбачьим поселком, а на правом берегу реки возвышался отель для иностранцев. Этот колоритный городской пейзаж, столь типичный для Токио начала века, запечатлен в известной миниатюре-сёкёку Киносита Мокутаро ‘Переправа Цукидзи’ (‘Цукидзи-но ватаси’):
То ли лодка плывет из Босю, то ли отправляется в Идзу.
Слышится мелодия флейты —
Эта флейта звучит там, за переправой, на острове Цукуда.
И видны огни отеля Метрополь.
Чувственный эстетизм, процветавший в ‘Обществе Пана’, был, с нашей точки зрения, во многом утрирован, чуть ли не доведен до гротеска. Впрочем, такое восприятие западной культуры вообще характерно для Японии эпохи Мэйдзи с ее тяготением к парадной внешней стороне жизни европейских стран, с ее стремлением к туманным вершинам западной науки, техники, архитектуры, живописи и литературы. Мишурный блеск надуманной западной ‘экзотики’ подчас заслонял для поэтов и художников ‘Общества Пана’ истинные эстетические ценности. Погоня за красивостью ‘на западный лад’ приносила нередко весьма странные плоды — наподобие знаменитого стихотворения Киносита Мокутаро ‘Ликер с золотым порошком’ (‘Кимрунсю’), построенного на игре англо- и франкоязычных заимствований:
О-дё-ви Данциг
коганэ уку сакэ
о гогацу, гогацу, рикёру гурасу,
вага баа-но сутандо гурасу
мани ни фуру амэ-но мурасаки.
‘Живая вода’ — ликер ‘Данциг’.
Сакэ с плавающими крупицами золота.
О май, май! Рюмка с ликером,
рюмка на стойке нашего бара.
Сизый дождь над городскими кварталами...
Все слова в стихотворении написаны иероглифами, но при этом снабжены приписными чтениями атэдзи с европейским звучанием, что должно, по мысли автора, усиливать импрессионистический эффект и задавать необходимый лирический настрой. Улочки японского города, окутанные сизой пеленой дождя, служат только фоном жанровой сценки из жизни вестернизированной токийской богемы.
Нередко источником вдохновения для японских поэтов становились шедевры европейского искусства. Такамура Котаро в стихотворении ‘Собор под дождем’ (‘Амэ ни утарэру катэдрару’) воспевал парижский Нотр-Дам, Камбара Ариакэ восторгался картинами Россетти, Киносита Мокутаро боготворил Мане. Однако достижения западной живописи и зодчества неизменно проецировались на японский материал. Квинтэссенция такого двойственного восприятия — в четверостишии Китахара Хакусю, подсказанном картиной А. Уистлера ‘Ноктюрн в синих и золотых тонах’ с изображением моста через Темзу:
кин то ао то-но нокутюруну
хару то нацу то-но дуэтто
вакаи Токио ни Эдо-но ута
кагэ то хикари-но вага кокоро
Ноктюрн в золотых и синих тонах,
дуэт весны и лета.
В юном Токио песни Эдо.
Тени и сияние в моем сердце.
Эта колоритная миниатюра предстает в новом свете, если вспомнить, что Уистлер, один из лидеров движения art nouveau, был горячим поклонником японской эстетики и, подобно французским постимпрессионистам, многие технические приемы заимствовал из эдоской гравюры укиё-э.
‘Можно сказать, что поэзия Мэйдзи, включая и символистскую, до “Общества Пана” была монохромна, то есть основное значение придавалось лишь музыкальности стиха, — пишет Нода Утаро. — Лишь со времени “Общества Пана” киндайси стали “цветными”; образы, рожденные движением мысли и чувства, получили в стихе щедрую полихромную окраску’.
Как бы ни была преувеличена такая оценка, нельзя не согласиться с тем, что в зрелом творчестве японских символистов краски, звуки и запахи впервые слились в единую мощную симфонию. ‘Общество Пана’ питало живительными соками многие литературно-художественные журналы. Его влияние испытали не только ‘Субару’ и ‘Окудзё тэйэн’, но и основанные в 1910 г. ‘Сиракаба’ (‘Береза’), ‘Мита бунгаку’ (‘Литература Мита’), ‘Син ситё’ (‘Новые идейные течения’). Сформировавшаяся в этот период школа ‘эстетизма’ (тамби-ха) выдвинула блестящих прозаиков — Танидзаки Дзюнъитиро, Нагаи Кафу, Морита Сохэй и многих других. Любование красотой, подчеркнутый экзотизм, фетишизм, болезненная чувственность определили главное направление творчества тамби-ха, в свою очередь нашедшего отражение в поэзии и живописи.
В 1910 году члены ‘Общества Пана’ перенесли место сбора в район Нихон-баси, в ресторанчик Сансю-я. Вечеринки и оживленные дискуссии за бокалом вина продолжались еще несколько месяцев, но вскоре богемная вольница привлекла внимание властей. Правительство начало открытую травлю ‘Общества Пана’ как объединения злоумышленников, ‘угрожающих морали империи’. Масла в огонь подлило покушение на императора в мае 1910 г., последовавший за ним процесс над социалистами и казнь Котоку Сюсуй с одиннадцатью товарищами. Литераторы ‘Общества Пана’ выступали в печати с призывами в защиту свободы и демократии, что вызывало озлобленную реакцию со стороны полиции. Круг постепенно сжимался. До 1912 года ‘Общество Пана’ еще агонизировало в декадентском угаре, утратив былую жизнерадостность и оптимизм, а затем, с наступлением эпохи Тайсё, незаметно распалось. На смену ему пришли другие содружества и школы, но традиции ‘Общества Пана’ продолжали жить в лирике Китахара Хакусю, Киносита Мокутаро и Такамура Котаро еще долгие годы.
Печатается с любезного разрешения автора и издательства «Гиперион» по тексту книги «История новой японской поэзии» в 4 тт. СПб., «Гиперион», 2007.
Постоянный адрес этого материала в сети интернет –
http://ru-jp.org/dolin_30.htm
Постоянный адрес первой страницы книги
http://ru-jp.org/dolin.htm
##### ####### #####
OKNO V YAPONIYU 2007.12.20 / DOLIN_30
http://ru-jp.org
ru-jp@nm.ru
##### ####### #####
|
|