Окно в Японию: http://ru-jp.org

ЁСИДА КАНЭЁСИ. "ЗАПИСКИ НА ДОСУГЕ". ПЕРЕВОД АЛЕКСАНДРА МЕЩЕРЯКОВА (ОТРЫВКИ)

Недавно в рассылке и на сайте "Окно в Японию" мы сообщали о выходе в свет новых авторских работ и переводов, выполненных известным отечественным японоведом Александром Николаевичем Мещеряковым.

Сегодня мы предлагаем Вашему вниманию отрывки из переведенной А.Н. Мещеряковым книги Ёсида Канэёси "Записки на досуге". Все материалы любезно предоставлены Александром Николаевичем.

Евгений Кручина
ru-jp@nm.org

Предисловие

Автор "Записок на досуге" известен нам под двумя именами: в миру его звали Ёсида Канэёси, после пострига - монахом Кэнко, Кэнко-хоси. Этот замечательный человек прожил достаточно долгую по меркам своего времени жизнь - с 1283 по1350 год. Он родился в столичном Киото в семье потомственных синтоистских жрецов Урабэ. Поскольку Канэёси родился в синтоистском святилище Ёсида в семье его настоятеля, его стали называть Ёсида Канэёси. Он служил при дворе, был признанным стихотворцем. После смерти отрекшегося государя Гоуда, которому он в то время служил, стал в 1324 г. буддийским монахом, между 1330 и 1332 годами сочинил свои "Записки". Приняв постриг, он не уединился в горном храме, а продолжал жить в Киото и его окрестностях, общался с аристократами, сочинительства стихов не оставлял, путешествовал. Вот, пожалуй, и почти все, что мы о нем доподлинно знаем.

Становясь буддийскими монахами, японцы меняли свое имя. Канэёси поступил не как все: он не стал придумывать себе новых иероглифов, а оставил старые. Только прочел их не на японский, а на китайский лад. Благо эти иероглифы имели вполне благоприятный смысл. Их можно перевести как "удвоение хорошего". Правда, можно их истолковать и как "двоякость хорошего". В отношении Канэёси такая вольная трактовка не кажется чересчур предосудительной, ибо очарование его личности заключено именно в этой "двоякости". Хотя о жизни Канэёси мы знаем до обидного мало, его главное произведение - "Записки на досуге" - позволяет говорить о замечательном даре: под кистью этого мастера любая догма приобретает относительность, а сама жизнь - выпуклость и многомерность. Любая генерализация кажется Канэёси сомнительной, в его мире не существует ничего устоявшегося. Этот мир - состоит из обманок, он зыбок, точно так же текучи и суждения автора. Вот он страстно осуждает винопитие, но в следующем пассаже принимается восхвалять его. Вот он осуждает игроков в шахматы и шашки за то, что они отвлекаются от мыслей о спасении, но тут же учит стратегии игры. Он пишет о том, что следует отринуть все мирские привязанности, но настойчиво рекомендует овладевать врачебным делом, ибо без него невозможно исполнить свой долг перед родителями. Такие "противоречия" имеются в сочинении Канэёси во множестве.

Можно посчитать Канэёси человеком непоследовательным, а можно - просто "нормальным", в котором всегда есть место самым разным суждениям и эмоциям, которые меняются в связи с изменившимися обстоятельствами. Канэёси был человеком не только образованным, но и умным, а умного человека всегда интересно послушать. О чем бы он ни говорил: о природе, любви, лошадях, людях, еде, придворных церемониях и обрядах…Он знает придворную жизнь, монашеский быт, слышит голоса улицы. По скорости перемещения мысли "Записки" подобны стихам.

И все же нельзя сказать, что личность Канэёси лишена основы. Он был человеком средневековья, и средневековая прочность осела и в нем. Несмотря на любовь к парадоксальному перевертыванию смыслов, от некоторых фундаментальных идей он не отступает ни на шаг. Будучи монахом, он далек от доктринальных споров, но твердо верит в спасение и в благость учения Будды. Будучи японским поэтом, он знает об изменчивости мира и о том, что красота выявляется именно в этой текучести. Будучи конфуцианцем, он верит в действенность древних придворных правил и настаивает на том, что прежний строй жизни превосходит нынешний. Потому что в том давнем мире существовало множество правил поведения, которые требовали и требуют неукоснительного соблюдения. А правила - это эквивалент культуры. Эти правила нуждаются не столько в рациональном объяснении, сколько в безоговорочном исполнении. И чем больше правил знает человек, тем он "культурнее". Поэтому-то его так восхищает женщина, которая помнит, какой формы должны быть окна во дворце, и огорчает, что уже никто не знает, каким надлежит быть станку для порки. Убежденный в изменчивости мира, Канэёси пытался остановить бег времени, сгустить его текучесть, удержать на бумаге его мимолетный след.

Нетривиальность личности Канэёси явлена нам в предании об истории создания "Записок". Когда после кончины монаха обследовали его хижину, обнаружили, что стены ее завешаны листочками, на которых он записывал то, что приходило ему в голову. Листочки сняли, соединили в произвольном порядке - получилась книга. Трудно сказать, было ли так на самом деле, но вряд ли случайно, что такую легенду сложили именно о Ёсида Канэёси, а не о ком-нибудь другом. Ведь жанр "Записок" - "дзуйхицу" ("вслед за кистью") - пользовался в Японии огромной популярностью, и Канэёси вовсе не был его родоначальником. Тем не менее, наряду с придворной дамой Сэй Сёнагон, которая на рубеже первого и второго тысячелетий написала свои "Записки у изголовья", Канэёси стал со временем признанным классиком этого жанра. Он предполагает, что "кисть" ведет автора за собой, он не знает "мук творчества" и бесконечных черновиков, записывает сразу и набело первое, что придет ему в голову. Принцип "автоматического письма" был открыт на Западе лишь в ХХ в., для Китая и Японии он был освящен многовековой традицией.

Многие люди, о которых пишет Канэёси, были в той или иной степени вовлечены в бурные политические события того времени. Буддийскому монаху запрещено убийство даже комара, но в те годы монах с мечом никого не удивлял. Как раз в то время, когда Канэёси писал свои "Записки", император Годайго восстал против фактических властителей тогдашней Японии - дома Ходзё. Императора сослали, но в 1333 году его сторонники все-таки свергли Ходзё, положив конец полуторовековой гегемонии этого дома. Однако всего через три года Годайго снова отправился в изгнание, в стране стали хозяйничать сёгуны Асикага. Не вызывает сомнения, что Канэёси был прекрасно осведомлен обо всех перипетиях политической борьбы, но с великолепным презрением он ее игнорирует. Его волновали совсем другие события, другой опыт - опыт проживания жизни, опыт размышлений о жизни, о смерти, о красоте. С течением времени значимость этого опыта Канэёси становилась для японцев все большей и большей. Ведь Канэёси удалось облечь в слова их идею красоты - мимолетной, угловатой и незавершенной. А потому для Канэёси луна на ущербе лучше луны полной, полка с разноформатными книгами привлекательнее, чем однокорешковое собрание сочинений, небрежность интерьерного убранства милее взору, чем скучная и безжизненная упорядоченность, а сама незавершенность есть для него признак жизни. "Один человек рассказывал мне, что и при строительстве государева дворца обязательно оставляют недоделки. В сочинениях прежних мудрецов пропусков тоже немало". Канэёси учит нас и тому, что в почке явлен будущий лист, в отцветшем бутоне - прошлый расцвет. Словом, его сочинение послужило одной из основ того, что принято теперь называть "японской эстетикой".

Жизнь текста - настоящее приключение. Стихи Канэёси были востребованы современниками, но ныне они прочно забыты. Его проза была никому не известна при его жизни, но с течением времени она обретала все большую популярность. В нынешнее время "Записки на досуге" пользуются заслуженным признанием, они разобраны на цитаты, японские школьники старательно изучают их, ученые пишут все новые и новые комментарии. "Записки на досуге" были переведены и на все европейские языки. Их русское издание под названием "Записки от скуки" в переводе В.Н.Горегляда появилось еще в 1970 г. Этот перевод снискал себе множество поклонников, неоднократно переиздавался. В.Н.Горегляд ставил перед собой прежде всего научные цели, его книга снабжена обширным и профессиональным комментарием, которым я активно пользовался и который позволил мне избежать дополнительных разысканий и ошибок. Однако сам я пытался по возможности избежать комментаторских примечаний и "втиснуть" их в основной текст, ибо видел свою задачу в другом: выявить и подчеркнуть художественную составляющую "Записок", своеобразие личности автора, передать не только смысл, но и ритм его мыслей и слов.

В данную публикацию вошла только часть "Записок", но и она, как мне кажется, передает своеобразие личности автора и его сочинения. Полный текст "Записок" вышел в издательстве "Наталис".

А.Н. Мещеряков

ЁСИДА КАНЭЁСИ. "ЗАПИСКИ НА ДОСУГЕ"

ПЕРЕВОД АЛЕКСАНДРА МЕЩЕРЯКОВА

Насытившись однообразья чередой, на закате дня берусь за кисть, и, как душа прикажет, кладу на бумагу то, что на ум придет - и тут же вылетает вон, и так странно выходит - голова кругом идет.

2

Тот, кто забывает о правлениях добродетельных государей прежних лет и не хочет знать о бедствиях народа и несчастьях страны, тот, кто думает только об упражнениях в изящном и почитает то за благо, тот, кто почитает мир тесным для себя - сей муж нехорош. "Обходись тем, что есть у тебя - от одежды с шапкой до коня с повозкой. Не ищи изящества", - так наставлял в своем завещании Фудзивара Моросукэ. А отрекшийся от престола государь Дзюнтоку, говоря о делах дворцовых, писал так: "Одеждам государя надлежит быть простыми".

3

Тот муж, кто преуспел во всем остальном, но несовершенен в любви, поистине ужасен - подобен драгоценной чаше без дна.

Рукава влажны от росы, блуждает неизвестно где, на сердце неспокойно - а вдруг родители заругают или люди взглянут недобро…Сердце клонится то туда, то сюда, а ночи проводит все равно в одиночестве и спит вполглаза…Это человек достойный. И все же не стоит переходить все границы и быть женщинам легкой добычей.

7

Если бы жизнь не высыхала росинкой - как на кладбище в Адаси, если бы она не рассеивалась, как погребальный дым над горой Торибэ, если бы она длилась и длилась - не было бы в ней очарования. Мир пленителен своей зыбкостью. Посмотри на всякую тварь - человек всех долговечнее. Поденка не доживает до ночи, летняя цикада не знает, что такое весна или осень. День за днем прожить неспешно год - вот в чем отрада. А если тебе этого мало, тогда и тысяча лет промелькнет, словно ночь, словно сон. Мы жильцы в этом мире невечные, так к чему дожидаться безобразной старости? Чем дольше живешь, тем больше стыда натерпишься. Так что лучше всего умереть до сорока лет. Если проживешь дольше, перестанешь стыдиться своего безобразного лица, тебе захочется быть среди людей - на склоне лет ты печешься о внуках и, желая увидеть их счастье, молишь о продлении своих дней. Мирские желания становятся все сильнее, а дар видеть прекрасное - угасает. Ужасно.

8

Ничто так не затемняет сердце, как чувственные желания. Но сердце - глупо. Сколько ни говори о мимолетности запахов, сколько ни тверди о том, что напитавший одежды аромат благовонных курений - летуч, все равно он волнует сердце. Святой отшельник Кумэ увидел с высоты своего полета белые ноги женщины, что стирала белье, потерял свой дар и свалился на землю. И это столь объяснимо - ведь ее руки, ноги и тело были так приятно округлы, так несравненно милы...

9

Пышные волосы более всего пленяют мужчину. Пусть сама женщина скрыта ширмой, но по ее речам легко судить о ее нраве и сердце. Если женщине удалось ненароком смутить сердце мужчины, она теряет покой и сон, ее уже не остановить. Она терпит то, чего раньше не желала терпеть, ее мысли полны одной любовью. Корни любви - глубоко в земле, истоки ее - высоко в горах. Глаза и уши, нос и язык, тело и сердце рождают желания многие, но каждое из них можно одолеть. И только любовную горячку ничем не остудишь. Стар и млад, мудрец и дурак - все ей подвластны. Оттого и говорят, что веревкой, сплетенной из женских волос, можно увлечь за собой даже слона, а флейтой, сработанной из женской туфли, приманишь оленя во время осеннего гона. Должно сказать себе о пагубе любви - остерегаться ее и страшиться.

11

Как-то раз, в десятой луне, направлялся я в одну горную деревню и проходил местечко под названием Курусуно. Шел я по поросшей мхом бесконечной тропе и вдруг увидел одинокую хижину. Тишина. И только слышны капли воды, падающей из бамбуковой трубы, занесенной листвой. На алтаре под открытым небом - хризантемы и красные листья кленов. А, значит, и люди где-то рядом. "Надо же! И здесь тоже живут!" - подумал я в умилении. Тут я приметил в саду большое мандариновое дерево. Его ветви ломились под тяжестью плодов. Но только вокруг дерева высился глухой забор. Это меня протрезвило. Ах, если бы только не этот забор…

20

Некий отшельник сказал однажды: "Ничто не держит меня в этом мире, только с небом расстаться жалко". Да, он прав, возразить нечего.

29

Погружаясь в покойные размышления, не можешь преодолеть любовь к тому, что ушло. После того, как все остальные отойдут ко сну, длинными ночами ради собственного отвлечения привожу в порядок свой стол. Рву бумаги, которые не хочу хранить, натыкаюсь на письма, написанные покойным другом, нарисованные им забавные картинки - и в моем сердце оживает прошлое. Письма людей, что еще с нами, но были написаны так давно… Припоминаю, когда и зачем их писали. Делается грустно. Печально думать, что человека уже нет, а его вещи еще долгое время останутся такими же, как и были.

32

Как-то раз, на перегибе второй и третей декады девятого месяца, некий человек пригласил меня на прогулку - полюбоваться луной. Во время прогулки он вспомнил, что рядом живет знакомая ему дама, он назвал свое имя и вошел в дом. Я оставался снаружи. В разросшемся саду, промокшем от росы, я уловил ненавязчивый аромат благовоний. В этом захолустье он казался особенно привлекательным.

Через какое-то время друг мой ушел, я же все еще находился под впечатлением от этого места и продолжал наблюдать за домом из своего укрытия. Приоткрылась дверь - хозяйка через щель любовалась луной. Как было бы жаль, если бы она затворила наглухо двери сразу после того, как мой друг покинул ее! Поскольку дама не догадывалась, что кто-то наблюдает за ней, ее поведение могло объясняться лишь прирожденной чувствительностью. Вскоре после этого я услышал, что она умерла.

38

Глупо искать славы и выгоды, и истощать тем свою жизнь, не зная покоя. Богатство человека не спасает. Наоборот - богатство приносит неприятности и горести. Если после твоей смерти из твоего золота сложат гору, подпирающую Полярную Звезду, какой в том будет прок? Что толку в тех усладах, что радуют глаз человека недалекого? Роскошный экипаж, откормленные лошади, золото и каменья… Для человека понимающего все это - забавы недоумка. Золото следует разбросать в горах, каменья - утопить в пучине. Опьяняющийся богатством - круглый дурак.

Скажут иные: запечатлеть свое имя в веках - вот чего следует желать. Но разве люди с положением и высокородные всегда хороши? Бывает ведь и так, что человеку глупому, но из приличного дома, сопутствует удача, он достигает рангов высоких и купается в роскоши. А ведь сколько было людей мудрых и святых, которые не пожелали подняться высоко и не стали искать удачи... Искать ранга и должности - так же глупо, как и богатства.

Снискать славу мудростью и святостью…Но если подумать хорошенько, то слава - это то, что говорят про тебя люди. Хвалящий и поносящий тебя - никто не задержится в этом мире. Точно так же, как и тот, кто внимал им. Так кого же тогда стыдиться, у кого искать славы? Хула начинается с похвалы. Так что и в посмертной славе нет проку, и искать ее - глупо.

Тому же, кто с тщанием ищет знаний и мудрости, тоже скажу, что и в мудрости сокрыт обман, а то, что называют даром - ложная игра ума. Слушать других, учиться и узнавать - не в том настоящая мудрость. Так что же назовем мудростью? Добро и зло - суть одно. Так что же назвать добром? У человека настоящего нет ни мудрости, ни достоинств, ни славы. Кто знает о нем, кто расскажет? Не в том дело, что скрывает он свою добродетельность или притворяется дурачком. Природа его такова, что не ведает он разницы между мудростью и глупостью, между приобретением и потерей.

Сердце, что ищет славы и выгоды, - заблудилось. Всё, что кажется существующим, - не существует. Не стоит ни желать, ни говорить о том.

39

Некий человек задал святому Хонэну такой вопрос: "Когда без устали повторяю имя Будды Амиды, меня клонит в сон - да так, что приходится замолчать. Как поступить?" Хонэн отвечал: "Проснешься - начинай снова". Весьма достойный ответ. И еще он сказал: "Уверен, что вознесешься, значит вознесешься. А не уверен - здесь останешься". Эти слова тоже достойны внимания. А еще он сказал: "Сомневайся или не сомневайся, а все равно вознесешься". И это тоже чистая правда.

45

У Фудзивара Кинъё, обладавшего вторым рангом, был старший брат - настоятель Рёгаку. Нрав он имел прескверный. Рядом с его кельей росло высоченное железное дерево. Люди нарекли его Древом Рёгаку. Настоятель осердился и велел дерево срубить. Из земли остался торчать пень. Люди нарекли его Пнем Рёгаку. Настоятель пришел в гнев неописуемый и велел пень выкорчевать. На его месте осталась зиять яма. И тогда люди нарекли ее Ямой Рёгаку.

47

Некий человек отправился на паломничество в храм Киёмидзу. По дороге к нему прибилась пожилая монахиня. Она все время повторяла: "Будь здоров! Будь здоров!" Мужчина спросил: "Уважаемая, что вы имеете в виду?" Ответа не воспоследовало. Он спросил еще и еще раз. От такой настойчивости монахиня рассердилась и сказала: "Если человек чихает, а ему не говорят "Будь здоров!", он точно умрет. Молодой господин, у которого я кормилицей была, сейчас послушничает в монастыре на горе Хиэй. Я точно знаю, что он сейчас чихает, вот я и говорю ему: "Будь здоров!"

Вот уж преданность так преданность!

53

А вот история про другого монаха из храма Ниннадзи. Перед тем, как некоего послушника посвятить в монашеский чин, ему устроили праздник. Много там было разных увеселений, а вот тот монах, о котором рассказ, напился как следует, вино бросилось ему в голову, он схватил котел и напялил его себе на эту самую голову. Котел при этом оказался маловат - монаху сплющило нос, но он все-таки сумел надеть его и пустился в пляс. Восторгу присутствующих не было конца.

Станцевав, монах хотел было снять котел с головы, но только ничего у него не вышло. Люди, что были на пирушке, протрезвели и стали думать, как быть. Делали и так, и сяк, но только шею монаху изранили, закапала кровь, шея пухла и пухла, дыхание монаха стеснилось. Тогда попробовали разбить котел, но снова ничего путного не вышло, а внутри котла звенело так, что у монаха голова кругом пошла. Делать нечего - обмотали ножки котла какой-то одежонкой, сунули монаху в руки посох, повели к столичному лекарю. Завидев монаха, люди на дороге дивились немало. Когда монах и лекарь уселись друг против друга, они представляли престранное зрелище. Слова монаха, произнесенные внутри котла, превращались в какую-то кашу - ничего не разобрать. Лекарь же сказал: "Подобный случай не описан в книгах, да и слышать о таком мне не случалось".

Что делать? Монах вернулся в Ниннадзи, вокруг его постели собрались друзья, пришла и престарелая мать. Они плакали и причитали, да только бедняга все равно ничего не слышал. В конце концов, кто-то предложил: "Надо ушами с носом пожертвовать, а жизнь спасти. Давайте котел со всех сил потянем!"

Обложили монаху шею мякиной, чтобы железом не поранилась, стали тянуть - чуть голову не снесли. Уши с носом оторвали, но котел все-таки стянули. В общем, жизнь монаху спасли. Только после этого он болел долго.

58

Кто-то скажет: "Если вознамерился шествовать путем Будды, не имеет значения, где жить. Если размышляешь о будущих мирах, можешь жить хоть в своем доме и общаться с мирянами". Позволительно заметить, однако, что человек, который и вправду желает отрешиться от этого мира и выйти за пределы жизни и смерти, вряд ли найдет утешение в каждодневном служении господину и в заботе о семье. Сердце повинуется обстоятельствам, а потому вне покоя трудно ему прилепиться к Пути.

Нынешним легковесным людям далеко до людей прежних времен. Поселяясь в лесах и горах, они все равно ищут защиты от голода и ветров, а потому временами не могут не желать мирского. И все же было бы глупо утверждать, что не имеет смысла отрешиться от мира. И не говорите мне, что отринуть этот мир - дело зряшное. Если вступил на путь Будды и разлюбил этот мир, пусть даже и теплятся в тебе желания, все равно не идут они в сравнение с алчностью сильных мира сего. Много ли стоят бумажное одеяло, полотняная одежка, чашка риса, похлебка из лебеды? Монаху мало надо, его сердце напитывается с легкостью. Поскольку ему стыдно своего монашеского облика, он отдаляется от дурных людей и приближается к добру. Уж если тебе довелось родиться человеком, следует воспользоваться случаем и отрешиться от мира. А если поддашься желаниям и свернешь с пути просветления, кто тогда отличит тебя от скотины и зверя?

60

Преподобный Дзёсин из обители Синдзё был большим мудрецом. Обожал он сладкий картофель и ел его много. Во время проповеди ставил перед собой здоровенную чашу с наложенной горкой картошкой - читал писания и одновременно кушал. Когда болел, затворялся на неделю или две, запасался отборной картошкой, поглощал больше обычного - все болезни так вылечивал. Другим же ни картошинки не давал, сам все ел.

Дзёсин был очень беден, но когда его наставник находился при смерти, он отказал ему двести тысяч медных монет и свою келью. Дзёсин продал келью за сто тысяч и решил все свои триста тысяч потратить на картошку. Он передал деньги одному столичному человеку и тот доставлял ему картошку партиями стоимостью по десять тысяч монет. Теперь Дзёсин кушал картошки, сколько его душе угодно. На другие нужды денег не тратил, но они все равно кончились. Люди говорили: "Чтобы бедняк все свои деньги вот так вот запросто проел…Нет, он действительно человек святой".

Однажды Дзёсин повстречал некоего монаха и прозвал его "Белой тыквой". Люди спросили преподобного: "А что это за штука такая?" - "А я и сам не знаю. Только монах все равно на нее похож", - отвечал Дзёсин.

Дзёсин других людей во всем превосходил - он был красивее и сильнее остальных. Кушал он тоже больше всех. В каллиграфии, учении и красноречии равных ему не было. В школе, к которой он принадлежал, его считали настоящим светочем, а потому и в самом храме его уважали. Но только пользовался он славой чудака, поступал, как ему заблагорассудится, других не слушал. Когда после окончания службы наступало время трапезы, он других не дожидался - как только ему самому еду поставят, сразу за нее и принимался. Когда же считал, что ему уже пора, тут же вставал и уходил. Установленных часов для вкушения пищи тоже не соблюдал. Захочется ему поесть - вот и поест, не разбирая дня и ночи. А если спать захочет - идет к себе и днем спит. По какому бы важному делу к нему не пришли, ни за что не выходит. А как проснется, мог целыми ночами бодрствовать. С сердцем чистым вокруг бродит да стихи распевает. В общем, был он человек необычный, но люди его все равно любили, все ему позволяли. А все оттого, что добродетельности имелось в нем с избытком.

68

На острове Цукуси жил некий судья, который верил, что редька - наилучшее снадобье от любой хвори. Многие годы он съедал за завтраком две вареных редьки. И вот однажды, улучив час, когда никого в присутственном доме не было, его окружили враги. И тут вдруг из дома выскочили два воина и стали сражаться с врагами, не щадя живота своего. Когда они рассеяли всех врагов, судья в удивлении произнес: "Я вас не знаю, но вы сражались так смело! Что вы за люди?" - "Мы - те редьки, которые ты съедал за завтраком в течение долгих лет". Сказав так, воины исчезли.

Вот ведь оно как: поверь всем сердцем хоть в редьку, все равно воздастся.

72

Режет глаз:

когда в комнате слишком много вещей;
когда в тушечнице слишком много кистей;
когда в храме слишком много образов будд;
когда в саду слишком много камней и деревьев;
когда в доме слишком много детей;
когда при встрече слишком много болтают;
когда пишут Будде молитву, а там только о собственных достоинствах и говорится.

А вот вид книг в повозке и мусора горы глаза не утомляют.

74

Сбиваются вместе - словно муравьи, спешат на восток и запад, бегут на север и юг… Высокие и низкие, старые и молодые… Им есть куда идти, им есть куда возвращаться. Ложатся спать вечером, встают утром. Так чем они занимают себя? Желания не оставляют их: желание жить и желание богатеть. Напитывая тело, чего ожидают они? Придет время - придут старость и смерть. Сей час близок, его наступления не отсрочишь. Ждать его и предаваться радостям? Человек заблудший не страшится его - гонится за славой и выгодой, не думает о том, что ждет его за поворотом. Человек же глупый предается печали, ибо желает жизни вечной и не ведает, что ничто не вечно.

75

Не могу понять человека, который жалуется на скуку. Наоборот - как хорошо, когда пребываешь в одиночестве - не с кем поговорить и нечего делать.

Когда живешь в миру, сердце с легкостью поддается соблазнам; когда тебя окружают люди, говоришь и слушаешь в расчете на них, душа твоя не принадлежит тебе. Смеешься вместе с ними, ссоришься, временами злишься, временами радуешься. Ничего постоянного. Занят подсчетами, то найдешь, то потеряешь. Опутанный заблуждениями, опьяняешь себя, и тогда являются сны. Спешить, бежать и забывать про душу - все люди таковы.

Даже если не успел познать Путь, отдались от мира и погрузи тело в покой, забудь про дела и утишь свое сердце. Вот это и называют счастьем. В 'Великом созерцании' говорится: 'Порви с ежедневностью, людьми, искусствами и учением'.

['Великое созерцание' ('Мака сикан', кит. 'Мокэ чжигуань') - основополагающий текст буддийской школы Тэндай, датируется VII в. - Прим. перев.]

79

Хорошо, когда человек не выдает себя знатоком. Разве воспитанный человек станет говорить об известном ему предмете с видом знатока? Только мужлан делает вид, что ему все известно. Даже если его знания и вправду приводят собеседника в замешательство, его самодовольный вид все равно огорчителен. Достоин восхищения знаток немногословный, тот, кто не откроет рта, пока его не спросили.

80

Каждому нравится заниматься тем, чем ему не положено. Монах упражняется с оружием, воин, притворяясь, что не умеет натянуть лук, гордится своими познаниями в учении Будды, сочиняет цепочки стихов, занимается музыкой. Так-то оно так, но только люди все равно думают о тех, кто предается сторонним занятиям, с презрением - даже если человек не преуспел в своем исконном деле.

Не только монахи, но и люди благородные, придворные и самые высокопоставленные часто увлекаются оружием. Но только для того, чтобы прослыть храбрецом, недостаточно одержать сто побед в ста битвах. Удача на твоей стороне - вот ты и победил. Когда же остался безоружным, когда у тебя кончились стрелы, но ты не сдался врагу и покорно принял смерть - вот тогда твое имя покроется славой. Пока жив, нечего гордиться своими подвигами. Воинское дело ближе к зверям, чем к людям. Если не родился в военном доме, от игры с оружием проку не жди.

87

Когда поишь вином простолюдина, следует быть настороже.

У некоего человека из Удзи имелся шурин и близкий друг по имени Гугакубо - монах, который вел затворническую жизнь в столице. В один прекрасный день он прислал за монахом лошадь. Перед отправлением Гугакубо сказал: 'Путь предстоит далекий. Надо бы угостить провожатого'. Провожатому подливали и подливали, а он все опрокидывал и опрокидывал. Когда отправились в путь, он прицепил к поясу меч и выглядел столь внушительно, что Гугакубо чувствовал себя в полной безопасности.

Когда добрались до Кобата, к ним присоединились было монахи из города Нара, которых сопровождало множество воинов. Но слуга как закричит: 'По горам едем, ночь на дворе. Не знаю, что вы за люди. А ну-ка пошли прочь!' С этими словами он обнажил меч, но только и эти путники тоже за мечи взялись и луки натянули. Гугакубо хлопнул в ладоши и произнес: 'Этот человек напился до бесчувствия! Будьте снисходительны, простите его!' Путники продолжали браниться, но пошли своей дорогой. Провожатый повернулся к монаху и сердито сказал: 'Ты очень меня обидел, монах. Я совсем не пьяный. Я обнажил свой меч, чтобы обрести славу, а ты все мне испортил'. С этими словами он набросился на Гугакубо с мечом. После этого он закричал: 'Спасите! Разбойники!' Тут набежали местные жители, и тогда провожатый закричал: 'Вот это он я, разбойник-то!' Размахивая мечом направо и налево, он обратил людей в бегство, но их было много, и они, в конце концов, ранили его, повалили и повязали.

Перепачканный кровью конь поскакал в Удзи к своему хозяину. Исполнившись ужаса, тот отправил немало своих людей на место происшествия, где, в чистом поле, они и нашли стонущего Гугакубо, которого они и вынесли на своих руках. Жизнь ему спасли, но пьяный слуга спину ему сильно испортил - так и остался калекой.

88

У некоего человека имелась рукопись 'Изборника японских и китайских стихов для чтения вслух'. Он утверждал, что она принадлежит кисти самого Оно Тофу. Кто-то сказал ему: 'Наверное, есть веские основания полагать так, но в 'Изборнике' есть стихи Фудзивара Кинто, который родился после смерти Тофу. Не странно ли это?' На что владелец рукописи ответил: 'Именно по этой причине моя рукопись и является редкостью'. После этого разговора он стал дорожить рукописью еще больше.

['Изборник японских и китайских стихов для чтения вслух' ('Вакан роэйсю') - антология китайских стихов, написанных китайскими и японскими поэтами, составлена в правление Итидзё (987-1011). Составителем считается Фудзивара Кинто (966-1041). - Прим. перев.]

90

У одного высокопреподобного монаха, который ранее был старшим государственным советником, находился в услужении мальчик по имени Отодзурумару. Он свел знакомство с неким господином Ясура и частенько захаживал к нему. Как-то раз он вернулся от него, а его господин возьми да и спроси: 'Где ты шатался?' Мальчик отвечал: 'Я навещал господина Ясура'. - 'А этот твой господин Ясура - он монах или мирянин?' Почтительно сложив руки, мальчик произнес: 'Поскольку я ни разу не видел его головы, не могу сказать - бритая она или нет'.

92

Упражняясь в стрельбе из лука, некий человек собирался поразить мишень, имея на руках две стрелы. Наставник сказал: 'Новичок не должен иметь две стрелы. Иначе он станет натягивать тетиву, рассчитывая, что у него есть стрела в запасе. Не думай о том, поразишь мишень или нет, просто считай, что каждая стрела - последняя'.

Имея всего две стрелы, ученик вряд собирался воспользоваться ими недолжным образом в присутствии наставника. Но тот все равно знал, что в сердце ученика затаилось небрежение. И его предостережение - урок всем.

Человек, который изучает какое-нибудь умение, вечером думает, что завтра будет день. Утром он думает, что у него в запасе вечер. Он все время рассчитывает на будущее. Как можно за краткий миг осознать свою сердечную лень? И почему это так трудно - помыслить и сразу же сделать?

97

Не счесть примеров того, как одно, прилепившись к другому, истощает его. У тела - вши, у дома - мыши, у страны - разбойники, у людишек - богатство, у благородного мужа - сострадание, у монаха - учение Будды.

98

В книге 'Благоуханное слово' - приводятся высказывания почтенных мудрецов. Прочитав книгу, привожу то, что легло мне на сердце.

1. Когда не знаешь - делать или не делать, лучше все-таки не делать.
2. Тот, кто желает возродиться в раю, не должен иметь даже соусника. Нехорошо владеть вещами ценными - будь то сутра или образ Будды.
3. Лучше всего жить отшельником - ничего не иметь и ни в чем не нуждаться.
4. Пусть человек знатный станет низким, мудрец - простецом, богатый - нищим, искусный - неумехой.
5. Для того, кто вступил на Путь Будды, самое важное - иметь досуг и отвратить сердце от мирского.

Было в той книге и другое, достойное внимания, но я того не запомнил.

['Благоуханное слово' ('Итигон ходан') - сборник высказываний деятелей буддийской школы Чистой Земли (Дзёдо), составлен после 1287 г. - Прим. перев.]

104

Когда некая дама пребывала в скучном уединении вдали от людских глаз и не являлась во дворец, некий придворный при тусклом свете луны тайно отправился к ней. При его приближении громко забрехали собаки, навстречу вышла служанка, осведомилась о том, кто здесь, открыла калитку. Заброшенный вид усадьбы произвел на мужчину гнетущее впечатление. 'Как она может жить здесь?' - вопрошал он. Он подождал какое-то время на грубом дощатом настиле перед входом в дом, пока не услышал нежный молодой голосок: 'Проходите, пожалуйста'. Через тугую раздвижную дверь он прошел внутрь.

Внутреннее убранство уже не выглядело таким гнетущим. Здесь было уютно: где-то в глубине теплился светильник, обстановка поражала изяществом, стойкий аромат благовоний…Все свидетельствовало в пользу того, что живут здесь с приятностью.

- Затворите ворота. Наверное, скоро пойдет дождь. Экипаж господина поставьте под навес у ворот, побеспокойтесь, чтобы его людям было где отдохнуть.

- Кажется, сегодня выспимся как следует.

Говорили сдавленным шепотом, но дом был мал - все слышно.

Мужчина и женщина проговорили о делах недавних до первых ночных петухов. Потом заговорили о том, что будет, и тогда петухи закукарекали еще настойчивее. Приближался рассвет, но ему не хотелось торопиться в такую рань, и он потянул время еще. Но вот створки дверей окрасились светом, он сказал, что никогда ее не забудет, и распрощался.

В то утро той пятой луны деревья и весь сад утопали в великолепной зелени. Проходя мимо этой усадьбы, он и теперь вспоминает тот примечательный день, и все оглядывается через плечо - до тех пор, пока не исчезнут из взора высокие стволы багряника.

106

Как-то раз святой Сёку с горы Коя отправился верхами в столицу. На узкой тропе он столкнулся с женщиной на лошади. Из-за нерасторопности слуги, который вел лошадь под уздцы, святой свалился в канаву. Сёку ужасно разгневался: 'Где ваша почтительность! У Будды - четыре разряда последователей. При этом монах стоит выше монахини, монахиня выше послушника, а послушник выше послушницы. Что за бесстыдство - послушница столкнула монаха в канаву!' Слуга отвечал: 'Почтительно внимал вашим речам, да только понять в них ничего не умею'. Сёку же взъярился еще пуще: 'Да ты в учении Будды ни хрена не понимаешь!' Но тут у святого сделалось такое лицо, будто он сболтнул лишнего - он повернул лошадь и скрылся прочь.

Вот такой случился на дороге высокоученый диспут.

109

Некий искусник, известный своим умением взбираться на деревья, велел одному человеку залезть на высокое дерево и срубить верхушку. Когда тот находился на головокружительной высоте, искусник молчал, когда же верхолаз очутился на высоте карниза, то сказал: 'Смотри, не оступись!' Тогда я спросил: 'Я тебя не понимаю. Ведь он находился так низко, что мог просто спрыгнуть, если бы захотел'. - 'Дело вот в чем. Когда он находился на высоте и ветки трещали под ним, он сам собой остерегался, и мои слова были бы излишними. Человек теряет бдительность в том месте, которое кажется безопасным'.

Тот искусник принадлежал к людям низким, но говорил он, словно мудрец. Вот и в игре в мяч: думаешь, что отбить трудно и отобьешь, думаешь, что мяч легкий - оконфузишься.

110

Как-то раз я спросил у человека, искусного в шашках, о том, как следует играть. Он отвечал: 'Не думай о том, как выиграть. Думай о том, как не проиграть. Подумай о тех ходах, которые ведут к быстрому проигрышу - и не играй так. Реши, какой ход отсрочит поражение хоть ненамного - так и играй'.

И во всем так: в познании Пути, врачевании тела, в управлении страной.

112

Узнав, что некий человек отправляется назавтра в дальний путь, станешь ли просить его о деле, которое требует сердечного покоя? Человек, который озабочен чем-нибудь важным или же погружен в горькую печаль, не будет слушать тебя, он не станет вникать в твои горести и радости. Но никто не упрекнет его и не затаит против него зла. То же самое можно сказать о стариках, хворых и, конечно, о тех, кто отринул этот мир.

У людей много обязательств, от которых трудно избавиться. Но если не избавишься и будешь исполнять их, одно желание будет плодить другое, тело утомится, сердечной праздности не станет, вся жизнь твоя будет отдана на дела малые, и смысл ее улетучится. День клонится к закату, путь далек, человек спотыкается…Настало время порвать с миром. Перестань хранить верность, перестань быть учтивым. Человек, который не понимает этого, волен назвать меня безумцем, невменяемым, бесчувственным. Но до хулы мне дела нет. Не стану слушать и похвал.

119

В море возле Камакура ловят рыбу, именуемую тунцом, и считают ее наилучшей. Такое суждение явилось недавно. Один старик из Камакура рассказал мне: 'Когда я был молодым, к столу людей благородных тунца не подавали. А голову даже люди подлые не ели. Они ее отрезали и на помойку выбрасывали'.

Да, последние времена настают… Чтобы такой-то гадостью люди благородные не брезговали…

120

За исключением лекарств, ничего китайского нам не надобно. Книг в нашей стране и так полно - вот их и переписывать станем. А то, что китайские корабли во множестве переплывают бурное море, груженые доверху никому не нужными безделушками, так это глупость несусветная. Кто-то сказал: 'Заморские вещи за сокровище не чтут'. И еще: 'К чему ценить вещи, которые добыть трудно?'

122

Главное в человеке - это начитанность, она - первое средство для постижения мудрых учений. Каллиграфия идет вслед за начитанностью. Даже если не сделаешь ее делом жизни, учиться каллиграфии обязательно. Без нее учение будет не впрок. Далее следует обучиться врачеванию. Без этого знания не сохранить здоровья, не помочь людям, не исполнить долга перед господином и родителями. Стрельба из лука и верховая езда входят в число Шести Умений - церемонии, музыка, лук, верховая езда, каллиграфия и математика, так что следует обучиться и им. Должно непременно овладеть письменами, военным делом, врачеванием. Если овладеть ими, тебя уже не посчитают человеком никчемным. Небо кормит деревья и травы, еда - человека. Умеющий хорошо готовить достоин большой похвалы. Умений делать руками - не счесть.

Что до остального, то следует помнить, что многочисленные умения благородного мужа не красят. Искусность в стихах и музыке - это Путь потаенной красоты, который ценился когда-то правителями и подданными, но в нынешние времена при управлении страной этим пренебрегают. Превыше всего ценится золото, но в железе пользы все равно больше.

127

Если дело бесполезное, зачем его дважды делать?

134

Некий высокопоставленный монах и толкователь 'Сутры лотоса', обитавший в посвященном этой сутре храме, расположенном возле гробницы государя Такакура, как-то раз взял в руки зеркало и посмотрелся в него. Он нашел свое лицо настолько безобразным и отвратительным, что возненавидел даже само зеркало, никогда больше не прикасался к нему и стал избегать людей. Он появлялся только на богослужениях, а остальное время пребывал в затворничестве. Весьма поучительная история.

Даже люди вроде бы мудрые заняты только тем, что судят людей, а себя не знают. Как можно, не познав себя, познать других? Только тот, кто познал себя, может познать и других. Человек безобразен обликом, а того не знает; глуп, а того не ведает. Не искусен ни в чем, не знает ничтожности своей и старых лет. Не знает болезней своих, близости смерти и куда идти. Не зная увечности своей, не хочет знать он и чужой хулы. Посмотри в зеркало, сосчитай свои года. Познать себя можно, но если будешь сидеть, сложа руки, всякий скажет, что так себя не познаешь.

Нельзя изменить свой облик и отнять у себя года. Так что если знаешь свою неискусность, оставь свое дело. Если знаешь свои преклонные года, утишь свой пыл, живи в спокойствии. Если знаешь свои изъяны, отдайся их исправлению.

Если знаешь, что неприятен людям, навязывать свое общество - стыдно. Безобразен обликом и глуп, а идешь служить. Дурак, а идешь к людям ученым. Неискусен, а садишься рядом с искусными. Голова седа, а тянешься к молодым. Как же так? Желаешь неисполнимого и гневаешься на неисполнимость, ждешь того, кто никогда не придет. Это не люди стыдят тебя, когда, опасаясь их, заискиваешь перед ними. Это стыд сердца твоего, влекомого одними лишь желаниями. Желания твои неистощимы, потому что не ведаешь: великое событие по имени смерть, что венчает жизнь твою, уже в пути.

136

Лекарь Вакэ Ацусигэ служил у покойного государя-монаха. Когда подали кушанья, он сказал: 'Если изволит спросить меня государь относительно того, какими иероглифами пишутся эти изысканные кушанья, и о том, чем они полезны для здоровья, я вам тут же и отвечу, а потом вы сверитесь с учеными книгами и убедитесь, что я не допустил ни единой ошибочки'. В эту минуту появился министр внутренних дел Минамото Арифуса. Он сказал: 'Ну что ж, настало время и мне чему-нибудь поучиться. Так какова же главная часть в иероглифе 'соль'? Лекарь ответил: 'Конечно, 'земля'!'

Министр расхохотался: 'Только человек от земли может так думать! А человек придворный знает, что это 'тарелка', потому что ему эту соль на блюдечке подносят. Хватит, я все понял, и вопросов у меня больше нет'. С тем Ацусигэ и ушел - не солоно хлебавши.

137

Должны ли мы любоваться сакурой лишь тогда, когда она в полном цвету? Должны ли мы наслаждаться луной лишь тогда, когда на небе - ни облачка? Смотреть на дождь и тосковать по луне…Опустить занавески и не ведать, что за окном - весна…В этом - очарования больше. Разве нечего углядеть на ветке с бутонами или в саду, засыпанном листьями? Разве стихи, посвященные тому, как опоздал насладиться цветением, или что-то послужило тому любованью помехой, чем-то хуже тех, где это любованье есть? Так понятно, когда люди сетуют - цветы опали, а луна скрылась, но только самый бесчувственный человек скажет: 'На этой ветке цветы осыпались - на что здесь смотреть?'

В любом деле самое любопытное - это начало и конец. Разве любовь - это только встреча? Вот некий человек печалится в разлуке, он горюет о пустых обещаниях, бесконечной ночью мучается от одиночества, взор его блуждает по небесным далям, и он с тоской вспоминает былое - в домике, заросшем вокруг камышом… Разве это не называется любовью?

Долгожданный месяц, что явился уже ближе к рассвету, тешит сердце больше, чем луна полная, залившая светом весь мир. А вот бледный месяц, просвечивающий сквозь вершины криптомерий высоко в горах... Вот он спрятался за тучей, что разразилась дождем…Непередаваемо. Блестят-переливаются капли на листьях кедра и дуба, щемит сердце, тоскуешь по чуткому другу, вспоминаешь столицу.

Разве луна и цветы отражаются только в наших глазах? Как утешительно и приятно думать о весеннем цвету, не выходя из дома, и вспоминать луну, улегшись в постель. Человек воспитанный не показывает своих восторгов и прячет одушевление. Только деревенщина выставляет напоказ свои чувства. Такой человек ломится напролом к цветущему дереву, пялится на цветы, лакает вино, в компании таких же, как он сам, слагает стихи, а в довершении всего безжалостно ломает здоровенную ветку и уносит ее с собой. В журчащем источнике он станет мыть руки и ноги, на снегу непременно оставит свои следы - смотреть ему мало.

Забавно наблюдать за такими людьми во время праздника в святилище Камо. 'Так, шествие задерживается, пойдем-ка отсюда', - сказав так, эти люди отправляются под крышу, пьют вино, закусывают, играют в шашки и шахматы. Когда же человек, которого они оставили на помосте, чтобы он караулил шествие, прокричит: 'Идут, идут!', они срываются с места и бегут наперегонки, карабкаются на помост, глядят во все глаза, судачат. А когда шествие скроется, только и скажут: 'Увидимся через год'. Им бы только поглазеть - вот и весь интерес. У столичных же вельмож считается хорошим тоном зевать, дремать, а на шествие и не смотреть вовсе. Мальчишки на побегушках снуют туда-сюда, а слуги, расположившиеся за спинами своих хозяев, никогда не позволят себе лишнего и не высунутся вперед, чтобы получше разглядеть шествие.

Трогательно видеть, как перед праздником, еще до наступления рассвета все вокруг завалено и завешано листочками мальв. Потихоньку собираются экипажи, а люди гадают, кому они принадлежат. Дело становится проще, если среди погонщиков быков или челяди встретишь знакомое лицо. Мне никогда не наскучит смотреть на вереницу экипажей - таких изящных и богатых.

Когда стемнеет, ты спрашиваешь в недоумении: куда же подевались все эти экипажи и несметные толпы? В мгновение ока люди рассеялись, повозок и след простыл. Занавеси перед помостом сняты, циновки убраны - глазу становится грустно. Да, так устроена жизнь. Увидел эту улицу - увидел, что это такое - праздник…

Среди тех людей, что роились перед помостом, я обнаружил множество знакомых лиц и понял, что людей на этом свете - не так уж и много. Даже если предположить, что мне суждено пережить всех их, все равно ждать смерти осталось недолго. Если налить бездонный сосуд до краев и проделать в нем крошечную дырочку, то вода все равно вытечет - капля мала, да вода текуча.

В нашей многолюдной столице без смерти дня не бывает. И разве каждый день умирает человек или два? В иные дни много больше провожают на кладбища в Торибэно, Фунаока, другие. И не бывает дня, чтобы никого не провожали. Так что гробы не залеживаются. Молод, здоров ли - никто не ведает своего часа. То, что тебе удалось дожить до этого дня - вещь удивительная. И как можно хоть на миг позабыть про это?

Все это похоже на шашки. Перед началом игры, ни одна не знает, кого снимут с доски первой. Когда снята первая, остальные полагают, что спаслись, но с каждым ходом их остается все меньше, пока, наконец, не останется ни одной. Отправляясь на битву, воин знает, что смерть близка, он забывает про семью и самого себя. Человек, который проводит свои дни в уединенной хижине и обретает спокойствие среди камней и ручьев, полагает, что смерти до него дела нет, но это печальное заблуждение. Безжалостная война придет и к нему, укрывшемуся в мирных горах. Все мы на поле брани, но в этой битве со смертью проигравший известен заранее.

140

После мудрого человека вещей не остается. Плохое и оставлять плохо, а оставишь хорошее, скажут, что ты к вещам прилепился. Грустно. Еще хуже, если вещей осталось много. Кто-нибудь непременно скажет: 'Моё!' Люди поссорятся - зрелище неприглядное. Если хочешь, чтобы вещь кому-то досталась, подари ее при жизни. Конечно, есть вещи, без которых никак не обойтись, но других лучше не иметь вовсе.

142

Даже человек нечувствительный временами скажет меткое слово. Как-то раз один воин вида свирепого и страшного спросил своего товарища: 'Есть ли у тебя дети?' Тот ответил: 'Нет ни одного'. Тогда первый воин произнес: 'В таком случае ты ничего не понимаешь, и нет в тебе человеческих чувств. Это ужасно. Ведь именно благодаря детям чувствуем мы красоту жизни'.

Верно сказал воин. О каком человеколюбии может идти речь, если не вступил ты на Путь семейной любви? Даже тот человек, который не исполнял сыновнего долга, поймет своих родителей, когда обзаведется детьми. Для человека, который отринул этот мир и отвязался от него, непростительно относиться с пренебрежением к тем, кто отягощен земным, лестью и желаниями многими. Прочувствуй сердце такое и поймешь, что ради любви к родителям и детям человек забывает про стыд и способен стать вором. Чем считать такого человека преступником, лучше устроить так, чтобы в этом мире не стало голода и холода. Если нет у человека достатка, сердце его недостаточно, и тогда при нужде он возьмет чужое. Если не управлять как надо, людей будут мучить холод и глад, и преступников не извести. Заставлять страдать и понуждать преступать закон, а потом наказывать - разве это дело?

Как сделать людям доброе? Если правители откажутся от роскоши и расточительности, если станут народ ласкать, а землепашеству способствовать, будет в этом для низов несомненный прок. Тот, у кого всегда есть одежда с едой, а он все равно живет воровски, вот тот и есть настоящий преступник.

144

Однажды святой Мёэ из храма Тоганоо шел своей дорогой и увидел, как некий человек мыл своего коня. Он говорил коню: 'Будь спокоен, будь спокоен!' Остановился святой и сказал: 'Вот чудеса! Видно, велики были дела твои в прошлых жизнях! Ведь ты читаешь коню молитву Будды Спокойствия! А кому принадлежит сей досточтимый конь? Я так понимаю, что человеку знатному?' - 'Да, моего хозяина высокоблагородием кличут'. - 'Дивлюсь я! Ведь это 'благородный Будда спокойствия' получается! Радостно! Как удалось тебе так к Будде приблизиться?' Сказав так, святой от умиления аж прослезился.

152

Святой Дзёнэн из храма Сайдайдзи был согбенным старцем, брови у него поседели, вид он являл весьма почтенный. После того, как он посетил государев дворец, министр внутренних дел Сайондзи Санэхира почтительно произнес: 'Какой у него благородный вид!' На что Хино Сукэтомо заметил: 'Старикашка он и есть старикашка'. Через несколько дней Сукэтомо явился вместе со слугой, который тащил за собой старого, худющего, обросшего пса. Зайдя в присутствие, Сукэтомо воскликнул: 'Какой у этой собаки благородный вид!'

154

Как-то раз Хино Сукэтомо зашел в храм Тодзи, чтобы переждать дождь. Там он увидел множество калек: руки-ноги скрючены, вывернуты... Сукэтомо это необычайное зрелище поначалу очень пришлось по душе - ведь каждый нищий был хорош по-своему. Понаблюдав за калеками какое-то время, он, однако, переменил свое мнение и решил, что выглядят эти люди чудовищно и ужасно. 'Вещи простые и без затей - вот что лучше всего', - подумал он. Вернувшись домой, Сукэтомо бросил взгляд на горшки, в которых красовались деревца с изогнутыми стволами - его последнее увлечение. И тогда он заключил, что любить этих уродцев - все равно, что калеками восхищаться. Весь его пыл пропал, все деревца он вырвал с корнем и выбросил прочь. И был прав.

157

Взявши кисть, станешь писать, потянувшись за инструментом - играть на нем песню. Поднял чарку - выпьешь, взялся за шашки - сядешь за доску. Дела твои к вещам лепятся. Дурною вещью не забавляйся.

Выхватишь взглядом слово из книги священной - поневоле заинтересуешься, что там написано до и после него. Может случиться, что и в грехах своих тяжких покаешься. А если б в книгу не взглянул, такого бы не случилось. Вот за этим вещный мир и нужен. Нет у тебя желания помолиться, а вот если встанешь перед образом Будды, возьмешь в руки четки, сутру…Хоть и не хотелось тебе того, а дело хорошее сделаешь, хоть и пребывало сердце твое в суетности, но усядешься на веревочное сиденье перед образом, и предашься поневоле созерцанию. Внутреннее и внешнее - разделить нельзя. Отвернешься от внешнего - просветлеешь сердцем, а о неверии своем даже заикаться нельзя. Следуй почтительно тому, о чем сказано.

174

Говорят, что если собаку, которая была хороша в охоте с ястребом на мелкую дичь, выпустить охотиться с соколом на дичь покрупнее, к мелкой дичи она охладеет. Займешься большим - бросишь маленькое. Разве не так? Среди многих занятий людских нет дела более отрадного, чем искать Путь. Только это дело и важно. Раз услышишь о Пути и прилепишься к нему, а все остальное бросишь, ничто милым не покажется. Как может человек быть дурее собаки, пусть даже и самой умной?

175

Много есть такого, чего мне никак не понять. Например, не могу понять я то одушевление, с которым друзья подносят тебе вино и заставляют непременно его выпить. Ты хмуришься, на лице твоем - отвращение, ловя взгляды людей, ты хочешь потихоньку выплеснуть вино и избежать своей участи, но они ловят тебя за руку, останавливают и вновь наседают. И вот приличным человеком через какое-то время овладевает настоящее безумие, он становится дураком, здоровый человек прямо на глазах превращается в тяжелобольного, он не знает, где перед, а где зад, и валится в бесчувствии. В день праздника - и такое неприглядное зрелище…На следующий день голова трещит, кусок в горло не лезет, лежишь и стонешь, а что было вчера - не помнишь, будто это случилось в прошлом рождении. Ты не в силах заняться делом - ни служебным, ни своим собственным. В общем, ужасно. Бесчеловечно и бесцеремонно заставлять человека проходить через такие пытки. Но станет ли он ненавидеть и упрекать тех людей, что напоили его? Если бы стало вдруг известно, что в других странах случается такое - а у нас того и в помине нет - мы бы сочли такой слух странным и лживым.

Неприятно наблюдать такое - пусть это будут даже люди тебе посторонние. Человек, который казался тебе приличным и приятным, вдруг ни с того ни с сего разразится хохотом. Он болтает без умолку, шапка - съехала на бок, шнуры на одежде развязались, полы одежд задрались до колен - картина до того неприглядная, что человека не узнать. Женщина же откинет волосы назад, обнажит лицо, бесстыже закатит глаза и хохочет. Она обвивается вокруг твоей руки с чаркой, сует тебе в рот кусок, да и сама при этом жует - именно так поступают люди невоспитанные. Ужасно. Вот кто-то завопил, что есть мочи, раздались нестройные голоса, кто-то пустился в пляс. Старому монаху велели танцевать - а он разделся и обнажил свое черное от грязи тело и извивается - глаза бы не смотрели. А те, кто с отрадой наблюдают за ним, тоже представляют собой зрелище неприглядное и отвратительное. Кто-то хвастается - уши вянут, кто-то льет пьяные слезы, люди низкие бранятся и ссорятся - противно и страшно, стыдно и противно. А кончается тем, что пьяницы начинают хватать чужие вещи, падают с крыльца, с лошади, вываливаются из повозки - калечатся. А те, кому ехать не на чем, слоняются по улицам, у оград и ворот творят непотребное. Больно видеть, как старый монах бредет, опираясь на послушника, и бормочет что-то, а что - не разобрать.

Если бы во всем этом был бы хоть какой-нибудь толк, тогда бы пьянство можно было бы простить. Но только из-за пьянства творится столько грехов, теряется столько богатств, столько здоровья... Вино называют лекарством от всех хворей, но ведь столько болезней вином вызываемы. Говорят, что вино утишает печаль, но посмотрите на пьяного, который льет слезы по поводу тех горестей, которые уже давным-давно миновали. Что до дел будущих, то пьяница лишается разума, вино пожирает его добродетели, словно огонь, грехи его множатся, он нарушает все заповеди и проваливается в ад. Учит Будда: тот, кто спаивает, проживет следующие пятьсот жизней безруким.

Сказал я то, что на сердце было, но все-таки должен заметить, что бывают случаи, когда от вина так просто не откажешься. Когда любуешься луной, утренним снегом или сакурой и ведешь неспешный разговор, чарка бывает к месту. В день, когда одолевает скука или когда к тебе нежданно явился друг, вино умягчает сердце. Приятно, когда в доме высокопоставленного господина из-за бамбуковых занавесей любезно выносят тебе вино и плоды. Отрадно выпить от души, когда зимой сидишь в тесной комнатке вместе с сердечным другом, а на очаге дымится еда. Остановившись во время путешествия на отдых, выбравшись за город, скажешь: 'Чем закусывать станем?' Да тут же, усевшись прямо на траву, и выпьешь. Хорошо! Забавно видеть человека, который все отнекивается и отнекивается, а ему все подливают и подливают. Приятно, когда воспитанный человек скажет тебе: 'Еще по одной? Ваша чарка пуста'. Удача, когда человек, с которым хочешь стать поближе, оказался любителем выпить - вот и подружились.

Всякого я наговорил, но все-таки пьянчужка - существо забавное, а грех его простителен. Вот он притомился от вина и заснул в чужом доме. Наутро хозяин входит к нему - гость не знает, что ему и делать, лицо - заспанное, жиденький пучок волос -растрепался. Он хватает свою одежонку и, не успев натянуть ее на себя, волочет за собой и спасается бегством. Его худые волосатые ноги - достойное завершение попойки.

186

Всадник Ёсида говорил так: 'У каждого коня - свой норов. Следует помнить, что силой с конем не справиться. Прежде чем сесть в седло, осмотри коня, пойми, что в нем хорошо, а что плохо. Далее осмотри удила и седло. Если заметил неподобающее, на коня не садись. Только тот человек, который следует этим правилам, может зваться наездником. В этом и состоит секрет'.

190

Мужчина не должен приводить жену в свой дом. Когда кто-то говорит, что живет один, мне делается отрадно. Противно слышать про такого недостойного человека, который живет у жены или же взял женщину к себе, и они живут вместе. Над таким человеком люди станут смеяться - скажут, что он привел женщину ничем не замечательную, или, если женщина окажется хороша, они станут говорить, что он носится с ней, как с образом Будды.

Незавидна участь хозяйки дома. Ну, родит она детей, будет их холить-лелеять…Сердце щемит: останется она вдовой, уйдет в монахини, состарится… До самой смерти не ждет ее ничего хорошего.

С любой женщиной так: если будет она мозолить глаза с утра до вечера, надоест тебе, возненавидишь ее. А оттого и она тоже спокойна не будет. Другое дело, если ходишь ты к ней время от времени - пусть даже годы идут, а связь все равно крепка. Когда захаживаешь нечасто и остаешься ненадолго, тогда и женщина тебе как будто вновь покажется.

204

Раньше, когда преступника ставили на правеж бамбуковыми палками, его привязывали к пыточному станку. Однако теперь никто уже не помнит, ни как этот станок выглядел, ни как к нему привязывали.

206

Это случилось в те времена, когда правый министр Фудзивара Кинтака возглавлял столичный сыск. Однажды он проводил совещание во дворце. Бык, принадлежавший мелкому чиновнику Акиканэ, выпрягся, вошел в здание, улегся на пол возле Кинтака и стал жевать свою жвачку. Все подумали, что это какой-то дурной знак и хотели было отослать быка к гадателю, на что отец Кинтака, главный министр Фудзивара Санэмото, сказал: 'У быка мозгов нет. Зато у него есть ноги - вот он и идет, куда они его повели. Нехорошо лишать нищего чиновника быка, на котором он во дворец ездит'. Поэтому быка вернули хозяину, а циновку, на которой он улегся, переменили. И ничего дурного после этого не случилось. Правильно говорят, что если явилось дурное знамение, а ты его как бы не заметил, то никакой беды не случится.

209

Некий человек хотел заполучить чужое поле, но суд отклонил его иск. С досады он послал людей на то поле и велел сжать его. Но работники сжали совсем другое поле. Им сказали: 'Что вы наделали! Это же не то поле!' Жнецы же отвечали: 'Да, сжать это поле - дело тоже несправедливое. Но если уж нас послали на дурное дело, какая разница, где мы его сделаем?'

Ответ жнецов весьма справедлив.

215

Когда Тайра Нобутоки был уже человеком старым, он любил вспоминать о днях прошлых: 'Как-то вечером Ходзё Токиёри послал за мной. Я сказал, что отправляюсь немедленно, но никак не мог сыскать подходящего платья. Поэтому он снова прислал человека со словами: 'Наверное, ты не знаешь, что тебе одеть. Но сейчас уже ночь, надень, что попало, и беги поскорее'. Поэтому я явился к нему в самом затрапезном виде. Нобутоки достал кувшин с вином и простые глиняные чарки. 'Понимаешь, пить в одиночку мне не хотелось, вот я и позвал за тобой. Только закусить нам нечем. Мои люди уже давно спят, пошарь-ка вокруг, может, что-нибудь сыщется'. Я зажег лучину, все вокруг облазил, пока, наконец, не обнаружил на кухне чуть-чуть соевой пасты в горшочке. 'Вот все, что мне удалось обнаружить', - сказал я, на что Нобутоки ответил: 'Нам этого вполне хватит'. После этого мы хорошенько угостились в свое удовольствие. В мое время все по-простому делалось', - заключил старик.

224

Вступивший на путь Будды гадатель Аримунэ пришел из Камакура в столицу. Навестил он и меня. Пройдя в дом, он принялся упрекать меня: 'Сад у тебя большой, а проку в нем нет, смотреть противно. Тот, кто вступил на Путь, должен выращивать полезные растения. Оставь только узенькую дорожку, а остальное овощами засей'.

Он прав. Нехорошо оставлять в праздности даже клочок земли. Надо засадить его съедобными растениями и лекарственными травами.

230

Во дворце Годзё завелось привидение. Старший государственный советник Фудзивара Тамэудзи рассказывал, что когда придворные играли в шахматы в Черной Комнате, некто поднял бамбуковые занавески и заглянул в помещение. С воплями 'Кто там?' бросились к занавеске и обнаружили за ней лисицу, которая расселась там совсем по-человечески и подглядывала. Люди закричали 'Лисица! Лисица!' Она испугалась и убежала. Верно, это была еще неопытная лиса, вреда она не сделала никакого.

235

В дом, у которого есть хозяин, человек без дела по своему хотению заходить не станет. В дом заброшенный без стеснения заходят путники, там, в отсутствии человечьего духа, сами собой поселяются лисы и совы, туда являются духи деревьев и чудища.

А вот в зеркале нет ничего своего. В нем есть только отражение другого. Если бы в зеркале было свое, оно не могло бы отражать.

Пустота с легкостью впускает в себя вещи. В сердце наше по своему хотению проникает многое. Означает ли это, что сердце пусто? Если бы у сердца был хозяин, живущий в нем, то и не проникало бы в него ничего.

236

В провинции Тамба есть местечко под названием Идзумо. Там стоит великолепный храм, воздвигнутый в подражание знаменитому Великому святилищу в провинции Идзумо. Хозяином этого места является некий Сида. Как-то осенью он пригласил к себе многих людей, включая и святого Сёкай. 'Давайте отправимся на поклонение в наш храм. Заодно и еды деревенской отведаем', - предложил Сида. Все вместе они отправились в святилище, помолились там, набожностью наполнились великой.

Перед святилищем стояли статуи льва и собаки, но не лицом друг к другу, как положено, а отвернувшись. Святой Сёкай пришел в возбуждение большое и сказал: 'Вот чудеса! Лев и собака в разные стороны глядят! Наверное, тому должно сыскаться основание веское'. Расчувствовавшись, он тут же и прослезился. 'Господа! Разве не заметили вы чудо дивное? Вот тупицы!' Паломникам ничего другого не оставалось, как тоже подивиться: 'Никогда такого не видели! Когда в столицу вернемся, обязательно всем расскажем!'

Пребывая в возбуждении, Сёкай обратился к местному пожилому священнику. Вид у него был знающий. 'Уверен, что существует старинное предание, отчего в вашем храме лев с собакой не глядят друг на друга. Не изволите ли поведать его нам?' Тот пробурчал: 'Чего? Лев с собакой? Да это мальчишки снова озорничают. Вот позорище-то!' С этими словами священник подошел к статуям и повернул их мордами друг к другу.

Выходит, что святой зря свои слезы лил.

240

Отправишься на берег залива Синобу - там тебя увидят рыбачки, спрячешься в чаще на горе Курабу - приметят тебя лесники…И все же в любви, что глаз людских не стыдится, есть благородное очарование, и позабыть ее ты не в силах. Когда же родители и братья согласны на твой брак, когда вопрос решен за чинной беседой…Неинтересно.

Вот стесненная в средствах и падкая на богатства девица соглашается выйти замуж за любого - хоть за священника лысого, хоть за дурака из восточной провинции. Сват же поет, что все будет хорошо - вот и соединяются чужие друг другу люди. Ужасно - им и поговорить-то не о чем. Вот если бы они стали вспоминать о долгой разлуке и горных тропах, что пришлось им вместе пройти… Тогда и разговору их не было бы конца.

Когда же за тебя все решают другие, неприятностей не избежать. Пусть девушка всем хороша, а муж ее рождением низок, безобразен лицом и стар годами, но скажет он с презрением: и что это за женщина, которой жизни не жаль ради такого ничтожества, как я? Когда же сядут они друг против друга, станет стыдно ему за свою безобразность. И что в том хорошего?

Тот, кто не замирал от восхищения перед сокрытой облаками луной в благоуханную пору цветения сливы, тот, кому не вспоминается с тоскою предрассветное небо в тот час, когда ступаешь по росистой траве государева сада, тому никогда не узнать, что такое любовь.

243

Когда мне исполнилось восемь лет, я спросил отца: 'А что это такое - Будда?' Он ответил: 'Будда - это то, чем станет человек'. Я спросил еще: 'А как человек становится Буддой?' На что отец сказал: 'Надо следовать учению Будды - тогда и станешь им'.

-А кто научил Будду его Учению?

-Будда, который был до него.

-А откуда он вообще взялся - этот самый первый Будда?

Отец засмеялся: 'Может, с неба свалился, а, может, из земли выполз'.

Впоследствии отец с воодушевлением рассказывал людям о нашем разговоре: 'Мальчишка в угол меня загнал - не знал, что ему и ответить'.

Перевод Александра Мещерякова

Постоянный адрес этого материала в сети интернет -

http://ru-jp.org/mesheryakov_yoshida.htm

##### ####### #####
ОКНО В ЯПОНИЮ -
E-mail бюллетень
Общества "Россия-Япония",
# 05, 2009.02.08
# 06, 2009.02.15
# 07, 2009.02.22
# 08, 2009.03.01
http://ru-jp.org
ru-jp@nm.ru
##### ####### #####