|
|
ОСОБЕННОСТИ РЕЧЕВОЙ И НЕРЕЧЕВОЙ КОММУНИКАЦИИ ЯПОНЦЕВ
Публикация в "Окне в Японию" (# 31, 2001.07.22) и на сайте http://ru-jp.org статьи нашего выдающегося япониста С.В. Неверова (1924-1991) вызвала большое число откликов читателей.
Сегодня мы публикуем другую большую работу сэнсэя, "Особенности речевой и неречевой коммуникации японцев". Эта статья, впервые появившаяся в сборнике "Национально-культурная специфика речевого поведения" (М., "Наука", 1977), потом обильно цитировалась в явном и неявном виде в специальных и популярных статьях, посвященных одному из самых загадочных творений человечества - японскому языку. Думаю, и профессионалам, и любителям интересно будет прочитать ее в оригинале.
Е. Кручина
С. НЕВЕРОВ
ОСОБЕННОСТИ РЕЧЕВОЙ И НЕРЕЧЕВОЙ КОММУНИКАЦИИ ЯПОНЦЕВ
При осуществлении приемов языковой коммуникации - речевых действий, большую роль играет зависимость этих действий от ситуации их осуществления. Эта проблема подробно рассматривается в японском языкознании, в частности в направлении "языкового существования", в котором подчеркивается зависимость языкового акта от неязыкового - так называемого "полного контекста", внесловесной ситуации [94]. Этот круг вопросов давно уже освещен и в советском языкознании [95].
Следует сказать, что обусловленность приемов языковой коммуникации - речевых действий, оказывается в зависимости и от такого фактора, как специфика форм выражения, присущих членам данного национального языкового коллектива, т.е. от национально-культурных особенностей речевого поведения говорящего. Е. Д. Поливанов писал, "... что внеязыковой (экономический, культурный и материальный) быт влияет на язык не одним каким-нибудь единичным своим фактором, а целым комплексом различных факторов, в том числе и факторами сравнительно мелкого, на первый взгляд, порядка" [96].
Это особенно проявляется при сопоставлении далеких по строю языков, например японского и какого-либо индоевропейского, причем наиболее ярко - в сфере жизненного общения, в сфере повседневных речевых действий. По этому поводу польский японовед Веслав Котаньски пишет: "Деятельность поляков и японцев базируется на разных правилах, почему и их языковые действия значительно отличаются. Следовательно, при объяснении процесса кодирования в японском языке, т. е. построения языкового выражения, совершенно необходимо пояснять и поведение японцев, их подход к высказыванию и позицию по отношению к действительности" [97].
Если начать с простейших примеров и взять вопрос, содержащий отрицание типа: "Это не ваш портфель?", "Вы возражаете, если я открою окно?", то обычным ответом на русском языке будет: "Нет, не мой", "Не возражаю" и т.п. Приблизительно то же будет и в английском, немецком, французском, испанском языках. Японец же непременно ответит: "Да, не мой" и "Да, не возражаю". Об этом же пишет Котаньски: "Если на вопрос "не выпьете ли?" японец отвечает "нет", то этим он отрицает содержание вопроса, т.е. его ответ значит "конечно, выпью". Если же поляк на тот же вопрос дает аналогичный ответ nie (нет), то это - ответ, который связан не с содержанием вопроса, а с его собственными действиями, и смысл его - конечно, не буду пить". Таким образом, понимание функции слова "нет" одинаково, отлична позиция по отношению к нему этих двух людей, что и дает ему разное содержание" [98]. Подобное же наблюдение, сделанное во время работы в Японии, мы находим у В. Овчинникова:
"Казалось бы знакомство с любым языком начинается со слов "да" и "нет", как самых простых и ходовых. Оказывается, однако, освоить слова "да" и "нет" в японском языке отнюдь не такое легкое дело. Слово да каверзно тем, что вовсе не всегда означает "да"... Еще больше сложностей таит в себе слово "нет"... Вы возвращаетесь домой и спрашиваете переводчика:
- Мне никто не звонил?
- Да, - отвечает он.
- Кто же?
- Никто" [99].
Можно предположить, что японский язык отличается большей логической строгостью, чем другие языки, но, как будет видно из дальнейшего изложения, проследить это трудно. Дело здесь в другом - в особом отношении японца к собеседнику. Для японского языка характерно особое построение высказывания, где центром является собеседник. Таким образом, все подчинено задаче максимального соответствия ответа вопросу собеседника, задаче оказания максимального внимания, проявления учтивости к собеседнику, создания у него хорошего расположения духа [100].
Отсюда необыкновенное богатство и разнообразие гонорифических форм в японском языке, которые располагают и большим арсеналом грамматических средств, и богатейшей специальной лексикой. Вся эта система достаточно сложна, и ошибки в ее использовании отмечаются не только в речи недостаточно образованных японцев, но даже в речи дикторов радио и телевидения. Тем более понятно, какие трудности она представляет для иностранцев, изучающих японский язык. В японском языке существует необычайно богатая развитая система личных местоимений, около 50 форм обращений в почтительно-официальном, высоком, нейтральном, сниженном, дружески-вежливом, скромном, фамильярном стиле; около 50 форм приветствий, более 40 форм выражения прощания, добрый десяток форм выражения благодарности, более 20 форм извинений [101]. Существует специальная лексика.
О собеседнике говорится: Ваше почтенное имя (соммэй); Ваше благоухающее имя (гохомэй); Ваше драгоценное письмо (гёкуон); Ваша достопочтенная супруга (рэйфудзин).
О себе же говорится: Моя неумелая работа (сэссаку), Моя глупая сестра (гумай), Мое жалкое жилище (сэттаку). Естественно, что нахождение соответствий всему этому в других языках, а главное, знание ситуации применения - дело чрезвычайно трудное.
Японская грамматика позволяет строить высказывание буквально, глядя на выражение лица собеседника, следя за его реакцией, ибо положительный или отрицательный смысл, модальность всего высказывания сообщается ему заключительным словом, каковым в японском языке, за редкими исключениями, всегда служит сказуемое главного предложения. Причем японский лингвист Хорикава Наоёси справедливо указывает: "Мы говорим так не потому, что такова грамматика японского языка, но грамматика такова потому, что так говорили наши предки" [102].
Японцы широко используют эти возможности языка. Известен пример из истории, когда 8-й сёгун "верховный военачальник" из дома Токугава - Иосимунэ, осудив в пространном высказывании на военном совете действия правителя провинции Идзу, сумел в последний момент изменить смысл всего высказывания на прямо противоположный - одобрительный, так как уловил по лицам других военачальников, что это осуждение не будет им приятно, а следовательно, осложнит общую обстановку. Для этого ему потребовалось чуть изменить форму только одного последнего слова - предиката, заключающего все высказывание: "ару май" (не является) на аро (является) [103].
С особым отношением к собеседнику связано и стремление избегать в речи указания на прямую связь или зависимость двух явлений, устанавливать логическое взаимоотношение их, ибо неизвестно, как на это смотрит собеседник. Известный японский лингвист Киндаити Харухико указывает: "Опоздавший на работу никогда не скажет "я опоздал, потому что электричка попала в аварию (дэнся-га косё-симасита кара тикоку-симасита)". Слишком прямолинейно для японца здесь вся вина возлагается на транспорт и снимается личная ответственность. Он всегда будет стремиться затушевать прямую зависимость опоздания от аварии и чаще всего скажет буквально так: "Электричка, потерпев аварию, я опоздал (дэнся-га косё-ситэ тикоку-симасита)" [104], представив оба явления как параллельные и почти независимые и тем самым признавая и свою вину. Деепричастные обороты как от переходных, так и непереходных глаголов при разных субъектах действия характерны и частотны в японском языке. Целый ряд таких выражений, выстраиваясь в цепочку, крайне затрудняет понимание японского текста для нас, привыкших к иным типам связи в родном языке.
Речь, изобилующая союзами, связками, формами указания взаимозависимости отдельных частей высказывания, считается в японском языке признаком неразвитой речи. Японцы в идеале стремятся к опущению всех этих связующих звеньев, превращая свою речь в полунамек, где связь намечена лишь легким штрихом или всецело подразумевается [105]. Японская речь в этом отношении сродни японскому искусству, которое "взяло на себя задачу быть красноречивым на языке недомолвок" [106]. Можно сказать, что для японского языка характерна нечеткость, неаналитический, интуитивный характер выражения мысли. "Я считаю, что говорить обо всем расплывчато и есть способ выражения, присущий японцам. В нас заложена привычка необычайно опасаться ясных форм выражения", - указывает известный японский языковед Ивабути Эцутаро [107].
Лингвист Хага Ясуси отмечает большую частотность в речи японцев таких выражений, как: "соно ути" (как-нибудь, тем временем), "тэкитони" (подходящим образом), "тасё" (сколько-то), "икубун" (как-то), "тётто" (чуть) и т.д. Обычными в их речи являются и такие выражения, как: "нан то наку" (как-то необъяснимо), "бэцуни до то йу кото-мо най кэдо" (ведь это не то, о чем можно было бы сказать что-то особое). Привычными понятиями японцев являются трудно переводимые "мэбунрё" (что-то типа русского "на глазок") или "мунадзанъё", букв. "расчет в груди" (т. е. интуитивное представление о чем-то) [108].
Известный японский писатель Танидзаки Дзюнъитиро замечает: "...многоречивость не в характере нашего народа". - "Японец отдает предпочтение скорее невербальной коммуникации, чем вербальной", - говорит Хага Ясуси [109]. Действительно, для японца характерно большое внимание к так называемым "омовасэбури" - значениям, возникающим при высказывании за пределами самого высказывания, нюансам, коннотативным значениям [110].
Иногда это может серьезно осложнить понимание высказывания на японском языке. Летом 1945 г. японское правительство, возглавлявшееся тогда премьером К. Судзуки, заявило в печати о позиции Японии по отношению к Потсдамской декларации, использовав глагол "мокусацу-суру", записываемый двумя иероглифами "молчание" и "убийство". Перевести его на европейские языки, действительно, трудно, но в контексте заявления Японии при существовавшей ситуации этот глагол, видимо, был ближе всего к смыслу русского выражения "хранить гробовое молчание". В официальных же кругах союзников этот глагол получил перевод ignore (игнорировать) или даже "отвергать". Естественно, что этот смысл имел иной оттенок, весьма существенный в тот ответственный момент. Некоторые японские источники считают, что если бы этот глагол был тогда понят и переведен ближе к истинному смыслу, который вкладывала в него Япония, допустим: give it the silent treatment (обойти молчанием), то, может быть, не было бы трагедии Хиросимы и Нагасаки. Конечно, это сомнительно, но склонность к неясным, причем к неясным, с точки зрения европейца, формулировкам, склонность к недоговариванию и опоре на возникающий контекст неоднократно осложняла взаимопонимание японцев с союзниками в дальнейшем, как свидетельствует известный в Японии знаток английского языка Нисияма Сэн [111].
Учитывая сказанное, можно понять и обилие некатегорических форм высказывания в японском языке, которое также объясняется стремлением не навязать своего мнения собеседнику, дав ему возможность почувствовать подтекст высказывания и сделать свои выводы.
Выражая свое мнение, японец часто прибегает к таким формам: "не будет ли это так, что..." (дэ ва най дэсё); "хотя сам я думаю, не обстоит ли дело так, что..." (дзя най ка то омоимас кэдо); "у меня такое впечатление, как-будто можно сказать, что..." (то иэсона ки-га симас); "мне представляется, нет ли такого положения, когда нельзя не сказать, что..." (...то иэнаку мо най н дзя най ка то йу); "мне-то кажется, не так ли обстоит дело, что не исключена возможность воспринять это так, однако..." (...то укэто-рарэканэнай дзя най ка то омоэру н дэс га). Как видно, преобладают конструкции с несколькими отрицаниями. Эта тенденция отражена и в грамматических категориях японского языка. Можно указать, например, на существование в японском языке так называемых некатегорических наклонений, причем в двух формах: позитивной и негативной [112]. Выделяемое некоторыми японоведами "наклонение долженствования" передается двойным отрицанием - конструкцией "накэрэба наранай" (нельзя не...). Для японца сказать "согласен" кажется слишком простым и прямолинейным, и он говорит, используя четыре отрицания подряд: "нет того, чтобы не было, что я не не согласен" (фусансэй дэ най то йу кото дэ мо наку ва най). А японским поэтам доставляет особое удовольствие заставить читателя почувствовать отрицательный смысл при двух отрицаниях. Причем непостижимым для европейца образом японским ценителям поэзии этот смысл становится понятен. Постичь же его на основе логического и грамматического анализа невозможно, ибо по правилам японского языка мы непременно получим утвердительное значение [113].
Японский этнограф и языковед Оно Хироси говорит, что для японца невыносимо позорно сознание собственного бессилия. Он указывает на этимологическую связь слова "печальный, тяжелый" (канасий) со словом "невозможный" (канэру). Поэтому слезы, которые и есть признак крайности, бессилия что-то изменить, не должны быть кому-то видны. Внешне себя можно проявить только улыбкой. Известен рассказ Акутагава Рюносукэ "Платок", где описана сцена беседы матери только что умершего ребенка с его учителем. Она улыбается, хотя под столом ее руки судорожно комкают платок и все существо ее источает слезы. Еще труднее европейцу понять ситуацию, когда девушка-прислуга с улыбкой сообщает хозяину о его любимой дорогой вазе, которую она только что разбила. "В действительности, - указывает проф. Сэра Масатоси, - в душе девушки идет сложный диалог. Здесь и сознание собственной вины, и невозвратимость потери, безграничная горесть от бессилия что-то изменить, которую она, однако, не может показать хозяину, боясь навязать ему свои переживания. ...Впрочем, быть может именно в этом случае японцы ближе к общечеловеческим ценностям, о которых писал Карл Маркс в работе "К критике гегелевской философии права", указывая, что "боги Греции в "Скованном Прометее" Эсхила трагически ранены, а в "Разговоре богов" Лукиана они умирают еще раз, но уже на уровне комедии, подвергнутые осмеянию. Человечество должно с улыбкой расставаться со своим прошлым" [114].
С особым отношением к собеседнику у японца сочетается и особое отношение к окружающей природе. Эту характерную черту японцев - "чувство единства с природой" отметил Р. Тагор. Японский философ Фукуда Садаёси вспоминает о годах учения в Германии, когда он с друзьями- немцами впервые выехал на лоно природы в горы. Пораженный тишиной гор, голубизной и ясностью неба, он лег на землю и молчал - ему хотелось слиться со всей этой красотой. А друзья немцы не могли понять этого настроения и спрашивали - если тебе хорошо, почему ты не танцуешь, как мы? Слияние с природой, созерцание природы в ее бесконечном изменении, умение находить согласие с окружающей средой - девиз японцев и в искусстве и в жизни. Это отражено и в речи. Наиболее известные и пользующиеся популярностью словари в Японии называются "Море слов" (Гэнкай), "Великое море слов" (Дайгэнкай), "Лес слов" (Дзирин), "Сад слов" (Дзиэн) и т.д. Комнаты в традиционных японских гостиницах различаются не по номерам, а по названиям: "Цветок сливы", "Журавль", "Хризантема" и т. д. Экспрессы называются "Утренний ветер" (Асакадзэ), "Сакура", "Эхо" (Кодама), "Млечный путь" (Гинга), "Ветер в соснах" (Мацукадзэ) и т.д. Необычайно развита в японском языке ономатопея - звуковые образы, подслушанные у природы: "сара-сара" (шуршание травы), "го-го" (грохотанье грома), "гю-гю" (теснина реки, трудное положение), "бю-бю" (вой ветра), "бара-бара" (что-то рассыпающееся, опадающее), "поро-поро" (нечто падающее градом, слезы и т. д.), "фува-фува" (нечто легкое, пышное, как морская пена). Японцы необыкновенно часто реагируют на ситуацию этими лаконичными образами и в быту, и в политическом и научном тексте, что представляет серьезную трудность для непривычных к такому способу выражения европейцев.
Примером может служить утвердившееся в быту и литературе название атомной бомбы "пика-дон" от звуковых образов "пика-пика" (блеск, сверкание) и "дон-дон" (гром, грохот) или "итай-итай-бё" - буквально "болезнь ой-ой больно" - хроническое отравление кадмием в результате загрязнения сточных вод отходами производства.
Приведем еще некоторые примеры в текстах: "данган ататтэ дзюмэй идзё мо бата-бата таорэта" (более десяти человек были сметены попаданием снаряда - газетное сообщение); "мэ-га тика-тика - суру хито я итами-о кандзиру хито-ва сэнган-о суру кото" (при ощущении зуда или боли в глазах промыть глаза - из инструкции по борьбе с фотохимическим смогом); "амари мати-матина моно дэ ва сэккаку-но мори-га дзацудзэн то сита моно-ни наримас" (слишком пестрый подбор пород создает беспорядочность посадок - из инструкции по проведению лесонасаждений); "тайфу дзюни-го норо-норо то сусундэ иру ё дэс" (тайфун № 12, по-видимому, движется крайне медленно - сводка погоды по радио); "корэ саэ арэба инэкари мо кусакари мо суй-суй" (при наличии этой машины скашивание и риса, и травы осуществляется с легкостью - из технического описания сенокосилки); "ияна масацу ото-га наку патин-патин то иу кэйкайна цудзуриото" (не дает неприятного скрипа, а сшивает с приятным щелкающим звуком - описание скоросшивателя).
Есть некоторые факты, которые говорят не только об особом отношении японцев к природе, но позволяют сделать предположение и о специфическом, отличном от нашего отношении к пространству. Термин техники "распорка" по-японски "кирибари" - буквально "отсекающая балка". Хотя фактически мы сталкиваемся с действием одних и тех же физических сил, то, что в нашем сознании "упирается", "распирает", в сознании японца "отсекает". Японские спортсмены прыгают не в длину, а в "ширину". Спортивный термин "прыжки в длину" по-японски буквально означает "прыжки в ширину" (хабатоби). Хотя в японском языке есть и понятия и соответствующие слова "длина" и "ширина", употребление которых в других случаях аналогично употреблению в русском языке, здесь используется именно понятие "ширина". Ссылаясь на недостаток листажа, японский автор пишет буквально так: "По условиям ширины бумаги (сифукуно цуго-дзё) мы не можем остановиться на этом подробнее".
Возможно, с этим связано и необычное для нас использование грамматических форм. Увидев приближающийся трамвай, японец скажет не так, как мы - "трамвай идет", а употребит форму прошедшего времени совершенного вида глагола "приходить": дэнся-га кита. Для него трамвай уже "пришел" - то расстояние, которое ему осталось пройти до остановки, уже во внимание не принимается. С другой стороны, там, где мы употребим глагольную форму совершенного вида "Он уехал в Токио", японец употребит форму так называемого длительного вида глагола "ехать": карэ-ва токё-ни иттэ иру - для него это длящееся состояние. Мы говорим "Первая основа глагола, присоединяя суффикс такой-то, передает значение отрицания". Для японца этот процесс идет в обратном направлении. Он говорит: "Суффикс такой-то, принимая на себя первую основу глагола, передает отрицание": "Доси-но мидзэнкэй-о укэтэ хитэй-суру". Мы, ориентируясь по странам света, говорим "комната, обращенная на юг". Японец же говорит буквально "комната, принимающая в себя юг" (минами-о укэта хэя).
Строгая дерево рубанком, японец направляет его на себя; пила в Японии затачивается так, что основное усилие создается при движении на себя [115].
Описанные особенности речевого поведения японцев и отличающееся от нашего представление, например, о направлении и течении действия проявляются и в использовании японцами невербальных средств коммуникации, в частности, в языке жестов и в языке повседневного поведения.
Поскольку среди жестов вообще существуют и экспрессивные, и описательные или "потенциально-естественные" (по Е. Д. Поливанову) жесты, имеющие претензию на общепонимаемость, нередко создается иллюзия и заблуждение, что привычные жесты родного языка должны быть понятны, например, и японцу. И вот, если в ответ на гостеприимство японца мы захотим, сделав определенный жест у горла, показать, что мы уже совершенно сыты, это произведет на него крайне тягостное впечатление, так как такой жест у японцев может означать только обезглавливание или же увольнение с работы.
Если американец, соединив указательный и большой палец в виде кружка, пожелает показать, что все в порядке, имитируя выражение "ok", то это может быть в Японии понято, как желание получить деньги, ибо показанный так кружок для японца - монета, деньги. Если мы захотим выразить, что нам не нужно чего-то много, а только "вот столечко", показав при этом мизинец, это тоже будет истолковано японцем неправильно, даже, если при этом разговор идет на хорошем японском языке, так как поднятый мизинец в японской системе жестов означает "женщину".
Значительные трудности возникают во время приветствий. Японцы при приветствии не пожимают друг другу руки, не целуют друг друга в щеку, не совершают никаких других подобных действий, так как это считается негигиеничным, возможно, из-за жаркого и влажного японского климата, как думают некоторые японские авторы [116]. И. Эренбург записал в своих мемуарах: "Почему европейцев изумляют нравы Азии? Европейцы, здороваясь, протягивают руку, и китаец, японец или индиец вынуждены пожать конечность чужого человека. Если бы приезжий совал парижанам или москвичам босую ногу, вряд ли это вызвало бы восторг" [117]. Справедливое замечание. Тем не менее некоторые японцы, познакомившись с европейским этикетом, иногда прибегают к рукопожатию, иногда же нет. И вы всегда в затруднении - протянуть ему руку или последовать японскому обычаю. Поскольку в языке повседневного поведения информация передается именно нарушением обычного поведения, тем труднее и нам, и японцу понять, почему не состоялось рукопожатие - или в силу уважения к обычаям страны собеседника, или это информация о проявлении неуважения.
Поэтому интересно и важно знать хотя бы минимум о жестах и языке повседневного поведения, о том, чего желательно не допускать в общении с японцем, особенно, если учесть значительное расхождение наших культур. Об этой непонятности и загадочности для нас японской культуры общения с большой поэтической интуицией сказал Роберт Рождественский в стихотворении "Иероглифы" о своем первом знакомстве с Японией:
Я в японский быт врастаю,
Интересный крест несу.
В иероглифах плутаю,
Как в загадочном лесу.
Иероглифы приветствий, поворотов головы.
Иероглифы созвездий.
И безмолвья.
И молвы.
И луна - как иероглиф... [118]
Для столкнувшегося первый раз с Японией представителя другой культуры - все в ней загадка, иероглиф. И даже привычные светила выглядят необычно.
Действительно, японская культура своеобразна, и очень важно избежать "культурного шока" при столкновении с ней, удержаться от предвзятого отношения к некоторым ее проявлениям, чем часто грешат европейцы.
В частности, говоря о присущей японцам черте подражания и заимствования, нужно сказать, что японцам хорошо известно об отрицательном отношении европейцев к их склонности к подражанию. Но японцы воспринимают это спокойно и не считают это своим недостатком. Чтобы правильно оценить эту черту японцев, нужно учесть историю развития японской культуры, с самого начала испытавшей сильнейшее влияние китайской материальной и духовной культуры, индийского буддизма, а в последнее столетие - влияние Европы и Америки. Подражание идет от Китая, где, например, в искусстве оно очень ценилось. Все японское фарфоровое производство, искусство вообще и наука первоначально ставили своей целью лишь достижение уровня лучших китайских образцов. Но для этого нужно было развить и свои способности, подняться до уровня лучших произведений, причем японцы действовали по принципу "гарю-тэнсэй", согласно которому, рисуя картину - огромного дракона, самое главное поставить в ней окончательный штрих - точку, его зрачок. Тогда только вся картина оживет и дракон станет страшным. Японцы довели это искусство последнего, своего штриха до совершенства, что характерно для них и по сей день. Это приучило их к вдумчивому, углубленному отношению ко всему, с чем они знакомятся, но подобного же внимания они ожидают и к себе. Понять это - значит избежать многих недоразумений в понимании японского языка невербальной коммуникации.
Японцы любят сравнения. Лучший комплимент, который вы можете от них услышать, это то, что вы на кого-то похожи. Причем иногда эта фигура не совсем приятная; единственное достоинство ее - известность любого свойства. Зачастую приходится недоумевать, в каком же отношении тебя сравнили с таким-то и как отнестись к этому сомнительному, с нашей точки зрения, комплименту. "Общественное сознание японца, - пишет японский лингвист Тада Мититаро, - испытывает беспокойство, если какой-то член коллектива совершенно оригинален и ни на кого не похож. Его скорее стремятся кому-то уподобить, и тогда наступает душевное равновесие" [119].
В японском языке есть выражение "тэйсисэй", которое часто используется и в разговоре, и в периодической печати в применении к политике, экономике и т. д. Оно означает "склоненная, смиренная поза". Это выражение характеризует еще одну черту японской культуры, оказавшую большое влияние и на язык повседневного поведения. Изолированное положение Японии и более чем тысячелетнее господство феодальных отношений, пережитки которых сохраняются и по сей день, обычай сидеть на полу выработали у японцев привычку к склоненной позе. Поэтому для японца странно, здороваясь, вставать со стула, как это принято в Европе. Сидя, он ниже стоящего человека, и следовательно, находится в более почтительной позе. Все немногочисленные предметы убранства, на которых можно остановить глаз в японском доме цветы "икэбана", какой-то предмет искусства в стенной нише, картина или каллиграфически исполненное иероглифами изречение, висящее на стене, находятся на уровне глаз сидящего на полу человека. С этим же связана еще одна не очень эстетичная, с точки зрения европейца, поза японцев - приседание на корточки. В Японии можно, например, на перроне вокзала увидеть представителей старшего поколения, присевших на корточки в ожидании поезда. Это поза расслабления, раздумья, приготовления к чему-то. Она естественна и удобна для японца, и вместе с тем она как пружина перед тем, как сжаться и начать активно действовать. Аида Юдзи указывает, что любой японец - пожилой и молодой, мужчина или женщина, защищая, например, ребенка от какой-то опасности, инстинктивно присядут на корточки, прикрыв собою ребенка и обратившись спиной к источнику опасности [120].
Однако подобные необычные для нашей культуры явления, хотя и вызывают удивление, но именно в силу своей оригинальности быстро запоминаются и не вызывают недоразумений. Сложнее обстоит дело с фактами невербальной коммуникации, которые есть и в японской, и в нашей родной культурах, но либо используются в разных контекстах, либо в ином значении и с другой мотивировкой.
Японец избегает смотреть прямо в глаза собеседнику. Это тоже считается наследием феодализма, когда строго взирать на своих подчиненных могли только сильные мира сего, а те должны были предстать перед властелином с потупленным взором. Прямо смотрели в глаза друг другу только враги в смертельном бою. Добрым же знакомым, собравшимся для беседы, сверлить друг друга глазами и по сей день считается неприличным. Упоминавшийся уже японский лингвист Тада полагает, что японское искусство "икэбана" определенным образом помогает японцам в коммуникации. И хозяин, и гость получают возможность непринужденно беседовать, любуясь красивым букетом, а не глядеть друг на друга. Тада называет это "смягчающим типом коммуникации" [121].
Когда же теперь деловой человек, европеец или американец, в серьезной беседе встречает потупленный или старательно отводимый в сторону взгляд японца, он немедленно начинает подозревать последнего в неискренности или минимум в невнимании к себе. Брови и глаза американца, например, при беседе находятся в движении, давая собеседнику дополнительную информацию о его настроении, впечатлениях от беседы и т. д. Лицо же японца остается бесстрастным - это и есть проявление вежливости в его понимании. Американец же начинает раздражаться, полагая, что его никак не понимают.
Японцы не привыкли выражать внешне свои чувства, переживания. Но это отнюдь не означает, что сами эти чувства бедны. Наоборот, как пишет Тада, японца в процессе коммуникации обуревает целая гамма сложнейших чувств - здесь и внимательное отношение к тому, что он слышит, и желание быть понятым, боязнь оскорбить собеседника резко выраженным суждением, боязнь перебить его, стремление выразить свое сочувствие и т. д. Понимая, что передать все это жестом или выражением лица невозможно, что даже сама попытка этого может нарушить тот невидимый мост интуитивного взаимопонимания, который создается, если оба собеседника воспитаны одной культурой, японец заранее отказывается от таких попыток и придает своему лицу выражение вежливого внимания с загадочной полуулыбкой Джоконды. Это выражение включает все, как маска театра "Но", универсальная для всех ситуаций. Эта же улыбка служит японцу и для сдерживания своих чувств, для самообладания [122].
Как отмечает Тада, исследовавший язык повседневного поведения во Франции и в тех странах, где смешались разные культуры, как в США или Швейцарии, люди в процессе коммуникации привыкли прибегать к логике выражения, и языку повседневного поведения отведено там мало места. В стране же, где представлена единая культура, например во Франции, этот язык играет большую роль. Впитавшие с детства элементы этой культуры люди бессознательно посылают и принимают массу сигналов невербальных средств коммуникации и понимают друг друга с полуслова. Культура Японии, развивавшаяся долгое время в полной изоляции, в этом отношении особенно монолитна. Но то, к чему японцы привыкли как к само собою разумеющемуся и что объединяет при коммуникации японца с японцем, начинает разъединять, как только место одного собеседника займет иностранец. Американец, например, привык улыбаться широко, чтобы от глаз шли лучики-морщинки. Только тогда улыбка воспринимается доброжелательно. А застывшая улыбка японца кажется ему неестественной, неуместной, приклеенной. Отсюда обвинение японцев в скрытности и коварстве и печальная слава неискренней "японской улыбки".
Японец боится помешать собеседнику выражением своих чувств. Поэтому он улыбается, даже переживая горе. Японец не хочет проявить невежливость категоричностью своих суждений, а европеец сердится, что от японца никогда не услышишь "да" или тем более "нет", а всегда только неясный, расплывчатый ответ. Это впечатление усугубляется привычкой японца проявлять уважение к собеседнику тем, что он постоянно в разговоре кивает головой, часто и при разговоре по телефону. Это глубоко укоренившаяся привычка. В японской литературе указывается, что сейчас режиссеры японского телевидения прежде всего начинают работу с неопытными участниками передач с запрещения кивать в разговоре головой, так как при большом количестве участников это выглядит на экране телевизора очень смешно. Американцу или европейцу этот жест сигнализирует о том, что собеседник согласен с ним. Когда же в конечном счете выясняется, что это далеко не так, опять следуют сетования: что за непонятные и не заслуживающие доверия люди - японцы. Японец же, который в течение всего разговора старался своим жестом показать только то, что он внимательно слушает, также не понимает, почему сердится собеседник. В деловом общении это создает серьезные помехи.
Профессор Гавайского университета X.М. Тэйлор пишет, что низкие поклоны японцев во время приветствия производят крайне неприятное впечатление на американца, как проявление раболепия или желания чего-то выпросить. Американцы считают, что уважающий себя человек не должен так кланяться. Отрицательно воспринимается и поза напряженного внимания (единственно вежливая с точки зрения японца) независимо от того, беседует ли он сидя или стоя. Для американца отсутствие непринужденности в беседе - свидетельство неискренности, стремления обмануть его.
Японец считает своим долгом принять подарок только двумя руками, почтительно при этом склонившись. Для американца - пишет Тэйлор - это проявление жадности [123].
Ряд недоразумений возникает за столом. Японцы ставят перед каждым гостем целый набор блюд на маленьких тарелочках и из боязни показаться слишком настойчивыми ничего не предлагают, полагая, что гость сам съест то, что ему понравится. Европейцу же или американцу кажется, что к нему проявляют мало внимания. Если стол сервирован по-японски, и вы хотите, чтобы вам наполнили бокал, его непременно нужно взять в руки. Бокал, стоящий на столе, наполняется только на поминальном обеде в приборе, поставленном на месте, символически отведенном для покойника. Поэтому хозяин, взяв сосуд с вином, ждет, пока гость возьмет в руки бокал, а если этого не последовало, бокал не наполняется - значит вы больше не хотите пить. Вы же недоумеваете, почему японцы только делают вид, что хотят наполнить ваш бокал и не осуществляют этого.
Известно, что для разных культур характерны разные расстояния, которые удерживаются между собеседниками во время разговора. В Японии дело осложняется тем, что такое расстояние не является величиной постоянной, а все время изменяется в зависимости от степени знакомства, расположения, служебного положения, возраста, пола, степени уважения и общего контекста общения. Кстати, известная широко развитая сложная система средств выражения вежливости в японском языке и служит для японцев своеобразным регулятором этого расстояния. Это тоже определенное расстояние морального плана. Применение собеседником тех или иных категорий вежливости немедленно сигнализирует японцу о том, какое расстояние физически будет в этом случае оптимальным. Однако собеседнику не японцу, даже и знающему японский язык, это положение, как правило, остается неизвестным.
Перечисленные моменты не только осложняют общение с японцем для нас, по и японец, столкнувшись с иностранцами и терпеливо выполняя самым учтивым образом все, к чему он приучен родной культурой, бывает обескуражен, постоянно встречая реакцию, противоположную той, которую он ожидает. Нередко терпению его приходит конец, и тогда следует бурный взрыв негодования.
О японском жесте можно сказать следующее. Японцы жестикулируют мало - значительно меньше, чем другие народы мира. Это тоже проявление присущей им сдержанности чувств. Жест выражен скупо и иногда принимает необычные для нас формы. Так, Тада Мититаро считает, что известное японское искусство "икэбана" есть застывший жест. Искусство "икэбана" в основном привилегия женщины. Тада полагает, что японской женщине в силу вообще присущей японцам сдержанности очень трудно, просто невозможно выразить свои чувства, например любовь к мужу, непосредственно словами. И она прибегает к этой поэме из цветов. Так она раскрывает себя полнее. Информация, заключенная в букете "икэбана", достигает сердца каждого японца. "Это социально признанный в Японии способ самовыражения", - заключает Тада [125].
Богато представлен жест в японском классическом танце - танце народа-земледельца, танце медленном, обращенном к земле, лишенном воздушных пируэтов, быстрых вращений, устремленных ввысь. Музыка его несложна. Здесь основную смысловую нагрузку несут поза и ест. Жестом и веером выражается вся гамма чувств: обращение к партнеру, окружающая природа, настроение, переживания. Особенно подробно представлено в жесте море - разные виды волн и их движение. В японском классическом танце насчитывается более 200 жестов. Однако танец отражает язык XVII в., когда он сложился, и, хотя язык его понятен японцам, в жизни сохранились лишь немногие жесты танца. К числу их относится привычка японских женщин прикрывать ладонью рот, когда они смеются. Жест этот сохраняется очень стойко независимо от возраста, социального положения, уровня культуры и образования. Японские авторы затрудняются объяснить его - известно только, что для женщины считается неприличным открыто показывать зубы. Возможно поэтому в древности японки чернили свои зубы. В современной жизни жест применяется и в особых случаях: как тайный язык гейш, маклерами на фондовой бирже и т.п.
Таковы некоторые черты проявления самобытной японской культуры в речевой и невербальной коммуникации современных японцев.
Литература
94. Токиэда Мотоки. Отличительные черты современного языка, "Современная устная и письменная речь", т. 1. Токио, 1962, стр. 21; Нисио Минору. Исследование языкового существования, стр. 3.
95. См., например, Л. В. Щерба. Очередные проблемы языковедения. "Избранные работы по языкознанию и фонетике", т. 1. Л., 1958; Е. Д. Поливанов. О фонетических признаках социально-групповых диалектов и, в частности, русского стандартного языка. "Статьи по общему языкознанию". М., 1968, стр. 211-224; В. Н. Волошинов. Марксизм и философия языка. Л., 1930, стр. 84-101.
96. Е.Д. Поливанов. Указ. соч., стр. 222.
97. В. Котаньски. Японский язык с позиции иностранца, "Гэнго-сэйкацу", 1969, № 11 (218), стр. 64.
98. Там же, стр. 63.
99. В. Овчинников. Ветка сакуры, "Новый мир", 1970, # 2, стр. 90.
100. Ср.: Хорикава Наоёси. Логика японца в устной речи. "Характер японца", т. 2. Токио, 1971, стр. 125-139.
101. См.: Камогава Кадзуко. Сопоставительный анализ русского и японского речевого этикета. Дипломная работа, УДН им. П. Лумумбы. М., 1972.
102. Хорикава Наоёси. Указ. соч., стр. 130.
103. Киндаити Харухико. Психология и физиология японского языка. Токио, 1962, стр. 15.
104. Киндаити Харухико. Выражение мысли в японском языке, Токио, 1957, стр. 15.
105. Хорикава Наоёси. Указ. соч., стр. 134.
106. В. Овчинников. Указ. соч., стр. 42.
107. Ивабути Эцутаро. Говорение и слушание. Токио, 1962, стр. 96.
108. Хага Ясуси. Язык и национальный характер. "Характер японца", т. 2, стр. 149.
109. Там же, стр. 151.
110. Ср. описание известных понятий "саби", "ваби", "сибуй" и "югэн" (прелесть недосказанности) у В. Овчинникова (указ. соч., стр. 38-44).
111. Нисияма Сэн. Искусство перевода. Токио, 1970, стр. 49-23.
112. См.: Н. А. Сыромятников. Система наклонений новояпонского языка. "Вопросы японского языка". М., 1971, стр. 21-24.
113. Хорикава Наоёси. Указ. соч., стр. 135.
114. Сара Масатоси. Выражение чувств у японцев. "Характер японца", т. 2, стр. 44-49.
114. Сара Масатоси. Выражение чувств у японцев. "Характер японца", т. 2, стр. 44-49.
115. Аида Юдзи. Структура мышления японца. Токио, 1971, стр. 18.
116. Дискуссия "Язык повседневного поведения в Японии и других странах". "Гэнго-сэйкацу", 1973, # 3 (258), стр. 8.
117. И. Эренбург. Люди, годы, жизнь. Собрание сочинений, т. 9. М., 1969.
118. Роберт Рождественский. Линия. М., 1973, стр. 58.
119. Тада Мититаро. Японская культура в языке повседневного поведения. Токио, 1972, стр. 5.
120. Аида Юдзи. Указ. соч., стр. 9.
121. Тада Мититаро. Указ. соч., стр. 72.
122. Тада Мититаро. Указ. соч., стр. 82-84, 184.
123. X. М. Тэйлор. Ошибочно понимаемая невербальная коммуникация японцев. "Гэнго-сэйкацу", 1974, # 2 (269), стр. 67.
124. X. М. Тэйлор. Указ. соч., стр. 68.
125. Тада Мититаро. Указ, соч., стр. 99.
##### ####### #####
ОКНО В ЯПОНИЮ -
E-mail бюллетень
Общества "Россия-Япония",
# 41, 2001.09.23; # 42, 2001.10.02; # 43, 2001.10.07? # 44, 2001.10.13
ru-jp@nm.ru
http://ru-jp.org
##### ####### #####
|