Окно в Японию: http://ru-jp.org

СЁОГУНЫ И МИКАДО. ИСТОРИЧЕСКИЙ ОЧЕРК ПО ЯПОНСКИМ ИСТОЧНИКАМ

Сегодня мы начинаем знакомить читателей "Окна в Японию" с уникальным документом. Это очерк истории Японии, написанный в 1869 году, по горячим следам Реставрации Мэйдзи, русским иеромонахом Николаем, будущим Святым Равноапостольным Архиепископом Николаем Японским, основателем Русской Православной церкви в Японии и первым руководителем Русской Духовной Миссии в этой стране. Архиепископ Николай Японский (1836-1912) , в миру Иван Дмитриевич Касаткин, прожил в Японии полвека. Все это время он не только нес жителям страны восходящего солнца православную веру и русскую культуру, но и обогащал себя и соотечественников знанием японской культуры, к которой всегда испытывал живой и неподдельный интерес. Об этом ясно свидетельствовали уже первые его публикации на темы японского языка и истории этой страны, одну из которых мы и предлагаем Вашему вниманию.

Статья воспроизводится в современной орфографии с сохранением всех лексических и грамматических особенностей подлинника по изданию "Сёогуны и микадо. Исторический очерк по японским источникам. Русский вестник. Журнал литературный и политический, издаваемый М. Катковым. Том восемьдесят четвертый. Москва. В Университетской Типографии (Катков и Ко) на Страстном бульваре. 1869".

Материал любезно предоставлен О.И. Казаковым.

С уважением,

Евгений Кручина
ru-jp@nm.ru
2003.07.06

СЁОГУНЫ И МИКАДО. ИСТОРИЧЕСКИЙ ОЧЕРК ПО ЯПОНСКИМ ИСТОЧНИКАМ

Об Японии писано в Европе очень много, но все лишь по внешним наблюдениям, поверхностным расспросам и догадкам. Никто из писателей, начиная от добросовестного Кемпфера и плодовитого Зибольда до Алькока, Линдау, Готцена и легиона им подобных, спекулирующих в настоящее время на интерес, возбужденный Японией, не был в состоянии заглянуть поглубже в душу Японца, проследить развитие и разные проявления его духа. Необыкновенные трудности японского языка, при изучении которого только мимоходом, как средство, должен быть изучен китайский, были главным к тому препятствием. Оттого-то Япония до сих пор для Европы terra incognita. У всякого, при напоминании об Японце, рисуется в воображении, пожалуй, какая-то фигура в халате, с косичкой на маковке, смешно приседающая и хихикающая. Но это ли Японец как он есть? Кто пообещает этой фигуре в близком будущем место в кругу цивилизованных народов? Кому не покажутся загадочными даже эти во очию совершившиеся факты, что Японцы, всего пятнадцать лет тому назад казавшиеся такими же непробудно сонными и неподвижными как Китайцы, в настоящее время имеют уже военный флот паровых судов, на котором ни человека Европейцев, имеют специалистов ученых, получивших дипломы в европейских mкоnаx, механические заведения могущие собственными средствами соорудить пароход, наконец, либеральную конституцию с выборным началом в основании? А между тем эти факты как нельзя более естественны, и странно было бы если б их не было. Но чтобы судить так, нужно изучить не костюм и внешние приемы Японца, а его дух в историческом развитии, словом, изучить его литературу. Пишущий эти строки, в продолжение восьми лет употребленных на изучение японского языка, довольно коротко ознакомился с этою литературой и имеет намерение, на сколько позволять ему его специальные занятия, знакомить с нею читателей интересующихся Японией. Настоящий очерк, имеющий целью главным образом дать ключ к уразумению современной японской революции, написан на основании японских историй: Дайнихонси, Кокусиряку, Иси и Нихонгвайси. Разговоры заимствованы большею частию из последней, как самой достоверной и притом единственной бывшей у меня под рукой, когда, вдали от Японии, я писал этот очерк.

***** ******* *****

Ко временам Иоритомо, первого сёогуна (1186-1200 по Р. Хр.), династия микадо, царствовавшая с 660 г. до Р. Хр., давно уже успела совершить свою службу Японии. По общеисторическому закону, ей следовало бы сойти со сцены, уступив ее другим деятелям, свежим и сильным. Но национальная религия делала это невозможным: по ее учению, микадо прямой потомок богини солнца, Аматерасуками, отдавшей Японию во владение ни кому другому как своему внуку и его потомству. И вот история находит для себя окольные пути. У престола одряхлевшей династии возвышается сначала фамилия Фудзивара, овладевает всеми важными должностями в государстве, а к концу концов вводить обычай: иметь на престоле микадо или малолетних, или таких которые заведомо неспособны ни к какой самостоятельной деятельности. Этот обычай, длившийся больше двух веков, должен был принести свои горькие плоды. Нашелся микадо пожелавший защитить свои права которые были ему предоставлены, когда он был ребенком, но отняты, лишь только он сделался совершеннолетним. Фудзивара выставили свою креатуру, безталантного Госиракава; но в неге и роскоши придворной жизни они и сами уже успели изжить свои таланты. Дело не обошлось без участия более воинственных фамилий Тайра и Минамото. Та и другая, славные своими воинскими подвигами, были до сих пор, однако, в крайнем пренебрежении у Фудзивара. Усмирив бунтующие отдаленные провинции и покрытый военною славой, герой, являясь ко двору, если только был допускаем, занимал там самое последнее место и подвергался презрению насмешкам за незнание всех тонкостей мелочного этикета и за недостаток образованности, которая измерялась, главное, умением в каждую данную минуту сочинить на заданную тему красивый стишок. При восстании Сютоку, эти фамилии, в лице своих вождей, приняли сторону Госиракава. В самой столице дело императоров решалось мечом. Оно было решено в пользу Госиракава, благодаря талантам Тайра Киёмори и Минамото Иоситомо.. Конечно, эти последние не для Фудзивара лили свою кровь; меч на этот раз и при дворе оказался пригоднее мирных стишков, и уже не хотел уступить им отвоеванное первенство. Но два медведя в берлоге не уживаются. Вожди своих фамилий, Киёмори и Иоситомо, оба одинаково талантливые и одинаково властолюбивые, став о плечо друг с другом, не замедлили начать и между собою борьбу на жизнь и смерть. Киёмори одержал верх и истребил почти всю фамилию Минамото. Был уже совсем обречен на казнь и тринадцатилетний Иоритомо, сын Иоситомо; но, к счастию, два женские влияния неожиданно помогли ему: прекрасная Tокива, вдова Иоситомо и новая страсть Киёмори, заодно с матерью его, благочестивою и кроткою старушкой, упросили Киёмори оставить жизнь ребенку и сослать его в заточение. "Львенка выпустили из клетки", сказал тогда кто-то при дворе и, как после оказалось, сказал правду. Тайра теперь неограниченно властвовали в Японии, сменяли императоров по своему произволу, научились даже слагать стишки. Но в разных уголках тихо и незаметно подрастали та молодые побеги срубленного под корень, но не вырванного с корнем дерева Минамото. Вот один из них кликнул клич; смельчака, конечно, тотчас же уничтожили, но его голос не замер бесследно, а послужил для родичей сигналом: все они, скрывавшиеся по разным провинциям, разом подняли свое родовое белое знамя; к ним толпами стеклись многочисленные ветераны, которых иногда это славное знамя водило к победам, и началась кровавая драма. В лице Киёмори, умершего в самом начале борьбы, Тайра лишились своего главного вождя; никто не нашелся заменить его. Их армии одна за другою были разбиты, и сами они, вместе со своим микадо, уничтожены. Истребив Tайра, Минамото начали драться друг с другом; Иоритомо над всеми одержал верх и сделался властителем Японии.

Чем же стал при этом микадо? В сущности тем же чем был прежде: венчанным рабом невенчанной власти. Но теперь и по наружности многое изменилось. Фудзивара и Тайра, похитив власть у микадо, не бежали казать это всему миру, а скромно становились у подножия престола и делали вид что они лишь покорные исполнители воли своего повелителя. За то они и были не более как временщики. Иоритомо не хотел этой роли; у него пред глазами прошли события, ясно говорившие что не обладание особой микадо, а обладание армией может дать прочную власть. И военная диктатура отныне основалась в Японии. Камакура, которую Иоритомо избрал своею резиденцией, стала военным станом, управлявшим Японией посредством разосланных повсюду военных офицеров. Но отчего Иоритомо прямо не провозгласил себя императором? Он восстал первоначально мстителем за свой род и достиг несравненно больших результатов чем ожидал: чего ему было больше делать? Притом же он был уверен что с ним симпатии войска и народа, пока он не выходил из должных границ: но было ли бы то же, если б он задел народные верования? А ведь микадо в глазах народа потомок богов. Сёогунская власть потому и возникла что, в той или другой форме, Япония, уставшая от долгих неурядиц, требовала действительной власти: Иоритомо шел так далеко как простирались народные требования.

По смерти Иоритомо, воздвигнутый им сёогунский престол бесспорно перешел к его несовершеннолетнему сыну. К несчастию, Иоритомо, в видах упрочения власти за своим прямым потомством, беспощадно истреблял своих ближайших родственников из фамилии Минамото. Сёогунский престол, нуждавшийся теперь в опоре по малолетству детей Иоритомо, сделался игралищем вдовы его, Масакo, а чрез нее ее рода - Хоодзёу, происходившего от Тайра. Как двойные рабы (императора и сёогуна), Хоодзёу, конечно, не смогли объявить притязания на престол; тут с сёогунами стало повторяться то же что было с микадо. Mасакo со своим отцом и братом играла детьми и внуками Иоритомо, возводя и низводя их с престола до тех пор пока все они были истреблены. За неимением ближайших родственников Иоритомо, был тогда вызван из Mиякo (столицы микадо) один дальний, и, разумеется, ребенок. Удалая Mасакo продолжала регентствовать и за него, из-за занавеса изрекая приговоры. Все, не исключая военачальников, трусили пред нею и называли ама-сёогун (монахиня-сёогун, потому что Mасако, согласно господствовавшей тогда моде, по смерти мужа не замедлила пойти в монахини).

Между тем микадо, на досуге от дел правления, успели сообразить, в какое положение они попали, и захотели возвратить потерянную власть. При Иоритомо и его прямых наследниках они не смели и думать об этом. Но по пресечении его рода, царствовавший тогда микадо Готоба решился приступать к делу. Так как в его распоряжении не было никаких войск, то на первый раз, чтоб иметь с чем начать восстание, он затеял в Mияко праздник и, под видом военных игр, созвал из ближайших мест несколько военных отрядов. Между тем секретные агенты, с воззваниями к вооружению, разосланы были во все стороны. Один из них прибыл и в Камакура, но был здесь узнан и схвачен; вместе с тем узнаны и действия Готоба. Mасакo созвала военачальников и из-за занавеса произнесла им речь, в которой рассказала, как "злые люди стараются оклеветать ее и ее родичей пред микадо, и как микадо, подстрекаемый наговорами, замыслил истребить весь род Хоодзёу", и заключила воззванием кo всем кто помнить благодеяния ее мужа помочь ей против "клеветников". Военачальники единодушно вызвались защищать регентшу. Тогда ее брать, Иoситoки, в несколько дней собрал более 100 тысяч войска и отправил в столицу, после чего отпустил туда же и посланца Готоба, наказав передать микадо от его имени следующее: "Слышно что ваше величество любите сражения; благопочтеннейше посылаю к вам моих сын овей со 100 тысячною армией; пусть они подерутся, а ваше величество посмотрите; если еще ваше сердце не удовлетворится, то есть еще 200 тысяч, с которыми я сам приду". Готоба, услышав это, перетрусил и опустил руки. Войска Хоодзёу без труда разбили защитников его и овладели столицей; Готоба малодушно хотел свалить всю вину на своих приближенных, но это не помогло: он был сослан в заточение, вместе с другими виновными своими родственниками.

С этих пор микадо надолго потеряли охоту гоняться за властью. Хоодзёу беспрепятственно управляли Японией в качестве регентов, возводя и низводя сёогунов по своему произволу. Между ними были люди несомненно талантливые и заслужившие истинную любовь и добрую память народа. Между прочим, их стойкости и мужеству Япония обязана тем что избежала позора подчинения Монголам (в 1281 году было нашествие их), тогда как микадо совсем уже готов был подвергнуть отечество этому позору. В самих микадо заметна еще некоторая жизнь и деятельность, но как она мелочна! Золотая монета совершенно разменялась на медные полушки. Члены фамилии микадо ссорились между собой собою за честь посидеть на престоле, сплетничали и клеветали друг на друга пред Хоодзёу, и довели, наконец, регентов до того что последние без церемоний установили им 10-ти-летнюю очередь пользования титулом микадо. Но и Хоодзёу мало-помалу изнежились и выродились, и в их руках бразды правления ослабли. Хорош был состав правительства в это время в Японии! Микадо по неволе без власти, сёогун по неволе без власти, регент по воле без власти, заброшенной им для забав. Не находящая себе приюта у кого следует, власть ютится где-нибудь у темного временщика, который, не имея возможности приютить ее под каким-нибудь законным предлогом, незаконно извлекает из нее зато все что может.

Когда последний из регентов Хоодзёу, Tакатоки (1311-1333), предавался своим любимым забавам: травле собак и слушанью песенников, а его приближенный Tакасуке, страшный взяточник, грабил Японию, на императорском престоле сидел Годайго. Природа, кажется, употребила последние усилия чтобы произвести в этом микадо все к чему была способна истощившаяся и выродившаяся династия, и чтобы раз навсегда заявить что Японии больше нечего ждать от нее. Годайго скорбел о потере власти; презрев обычаи, стал сходиться с военными и делать им попойки, сам слушал жалобы и судил справедливо. Его сын, Moриёси, был тоже не из обыкновенных в императорском роде; его он прочил на престол после себя, чтобы поддержать свои планы возвращения власти. Такатoки, услышав обо всем этом, велел схватить микадо и отправить в ссылку, но Годайго успел убежать и скрыться. Разосланные им гонцы там и сям приглашали людей на защиту микадо, но их никто не слушал. Однажды, занятый своим грустным, безвыходным положением, микадо заснул и, по сказаниям летописцев, увидел следующий сон: у дворца, на юге, под деревом, стоит императорское седалище пустое; подходят к нему два мальчика и горько плачут что во всей Японии нет места для повелителя ея. Проснувшись, Годайго стал гадать о значении сна; "дерево" и "юг": если соединить в один два иероглифа, которыми пишут эти слова, то выйдет название дерева "кусуноки". "Нет ли где по близости такой фамилии?" - спросил он у бонз, у которых скрывался. Ему указали на некоего Кусуноки Масасинге. Годайго велел сыскать его и поручил ему свое дело. В нем на историческую сцену выступает одна из самых благородных личностей японской истории. Род Кусуноки возник и уничтожился вместе с Годайго и его родом. Он весь истощился на защиту прав микадо. Вместе с Нитта, другою благожелательною императорам фамилией, Кусуноки оказывали чудеса храбрости и умственными талантами далее превосходили своих соперников, но потому только что они защищали отжившую идею, непопулярное дело, они не имели прочных успехов и принесли отечеству более вреда чем пользы. Масасинге начал защищать Годайго с самыми ничтожными средствами: у него набралось всего 500 человек против большого войска Хоодзёу; но это войско не могло взять и одной занятой им крепости до тех пор пока Масасинге, видя бесполезность дальнейшего упорства, сам тайно оставил ее, устроив так, чтобы неприятели остались уверенными что он погиб в пожаре. Распространился слух о его смерти. Годайго был схвачен и сослан. Но Масасинге явился в другом месте и стал одерживать победу за победой. Деятельным помощником его на этот раз был Moриёси. Годайго успел бежать из плена. Сочувствие к микадо начало пробуждаться...

Наконец Такатоки, чтобы разом уничтожить врагов, послал против них огромнейшую армию под начальством лучшего из военачальников, Асикага Tакаудзи. Но и Хоодзёу в это время уже потеряли свою популярность. В решительную минуту боя других сил Хоодзёу с войсками Годайго, Такаудзи расположился со своею армией, в виду сражения, на пoпoйку, и видя что сторона микадо берет перевес, перешел и сам туда. Между тем другой военачальник Хоодзёу, Нитта Иосисада, еще прежде взяв за болезнию отпуск из действующей армии и тайно получив от Mориёси, объявившего себя сёогуном, указ о наказании Tакатоки, вернулся в свои поместья, неподалеку от Камакура, и дождавшись сборщиков на военные издержки, перебил их, быстро вооружился и напал на беззащитную почти Камакура. Такатоки, чтобы не попасться в позорный плен, распорол себе брюхо, и Хоодзёу, таким образом, были низвергнуты; само-собою разумеется что вместе с ними стушевался, и без того едва заметный, сёогун их. Годайго из своего убежища, где скрывался после побега из ссылки, с торжеством вернулся в Mияко, объявил Камакура своим владением, наградил своих защитников, и в особенности Tакаудзи, которого объявил главным виновником своего возвращения на престол; сам занялся делами правления, а для разбирательства жалоб назначил Кусуноки, вместе с другими героями. Все, по-видимому, пошло хорошо, старым, обычным порядком. Но, увы, только на первые дни. Годайго хотел, как видно, вознаградить себя за прежние лишения: скоро бросил дела, окружил себя любовницами, певицами, актерами; отнятые у Хоодзёу поместья, вместо того чтобы разделить заслуженным и раненым воинам, стал раздавать любовницам и актерам, причем происходила такая путаница что, лишь только поместье назначено одному лицу, как, не отменяя указа, его же назначали и другому; разом являвшиеся в свое поместье, два разные владельца затевали тяжбу, или драку, что еще больше увеличивало общую сумятицу в администрации. Придворные, до сих пор бывшие в уничижении, теперь, с падением сёогуна и переходом правления в руки микадо, опять подняли голову и старались всячески унизить военных. Последние почувствовали себя крайне оскорбленными и ждали только вождя, который бы вновь подал сигнал к восстанию против микадо. Этот вождь явился в лице Tакаудзи. Но прежде чем объявить себя против микадо, он постарался отделаться от самого опасного для себя лица, Мориёси. Этот царевич, настоящий bon vivant, любивший чтобы все вокруг него кутило, пело и шумело, но честный, прямой и храбрый и, разумеется, преданный своему отцу, после которого имел наследовать престол, рассорился с Tакаудзи за то что тот, в качестве губернатора Mияко, казнил за беспорядки несколько солдат из команды его офицера. Tакаудзи начал пред микадо всячески чернить поведение наследника престола. В этом ему деятельно помогала любимая наложница микадо, имевшая в виду очистить престол для своих детей. Наконец Mориёси, понявший намерения Tакаудзи, стал сзывать войска чтоб истребить его. Одно из воззваний попалось в руки Tакаудзи, который не преминул представить его микадо, с подобающим комментарием, из которого явствовало, что Мориёси затевает преждевременно овладеть престолом. Mориёси был позван во дворец, без всякого суда схвачен и выдан головою Такаудзи. В это время, подросший в неизвестности сын Tакатоки, Tакаюки, собрав остатки преданных своему роду людей, явился под Камакура. Годайго отправил Tакаудзи с войском против него. Tакаюки был не опасен; его тотчас же уничтожили. Но Tакаудзи засел в Камакура и объявил себя сёогуном. Микадо спохватился, но поздно: почти все военные силы были в руках Tакаудзи. микадо объявил его изменником и велел собирать войска, но Такаудзи двинулся на Мияко, принудил микадо бежать и овладеть столицей. Все с радостию переходило на сторону нового сёогуна; только Кусуноки и Нитта опять вооружились за микадо. С малыми средствами они выгнали Tакаудзи из Mияко, крайне стеснили его и принудили бежать на Киусиу (Кюсю). Там Такаудзи без труда собрал огромное войско и с ним вновь явился пред столицей. Придворные, ничего не понимавшие в военном деле, помешали исполнению планов Масасинге, вследствие чего он, с горстью воинов, должен был вступить в сражение с полками Tакаудзи, заграждая им путь в столицу; он дрался как лев; тучи врагов расступались пред ним, давая дорогу бежать; но он предпочел кончить здесь свою геройскую жизнь, и обнявшись с братом, попросил пронзить его сзади кинжалом, в ту минуту как сам оказывал брату такую же услугу. Tакаудзи занял Mияко, переманил к себе одного из царевичей, и заявив затем притворную покорность пред самим Годайго, попросил и его вернуться в Мияко. Годайго, малодушно бросив единственного своего верного защитника, Нитта Иосисада, явился к Tакаудзи, но, увы, его звали только затем, чтоб отобрать унесенные им знаки императорского достоинства и потом засадить его в тюрьму. Годайго опять посчастливилось убежать; Асикага на этот раз и не гнались за ним; они, напротив, рады были что он развязал им руки, и что народ не может упрекать их, как прежде Хоодзёу, за жестокое обращение с императорами. Tакаудзи поставил своего собственного микадо. Но и Годайго, под защитой все еще верного Иосисада, не думал отказываться от престола. Tаким образом явились два микадо: северный и южный (Годайго). Сёогуну был страшен не Годайго, но его защитник Иосисада; пока последний стоял во главе противников, дело Асикага не могло быть прочным, и потому против него они направили свои главные силы. Еще была надежда для Иосисада: он поправился до такой степени что из оборонительного положения стал в наступательное; к несчастию, вместо того чтоб идти на юг, где его ожидал успех и где Камакура уже была взята его сыном, он, без особенной нужды, долго оставался пред одною незначительною, но геройски защищавшеюся крепостию, и наконец, наткнувшись во время рекогносцировки с небольшою свитой на значительный неприятельский отряд, тут же погиб. Все поняли что это была погибель и дела Годайго. Tакаудзи в Мияко торжественно выставил голову Иосисада на позор и успокоился от военных трудов. Умер и несчастный Годайго, оставив южный престол своему сыну, Гомураками, и завещав истребить род Асикага. Завещание это разослано было в разные провинции.

Затем еще одна яркая вспышка героизма за права микадо, в лице Масацура, 22-летнего сына Масасинге; вновь Асикага должны были поднять все свои силы, Масацура оказывал чудеса храбрости, но нельзя было стоять за дело за которое почти никто не хотел сражаться; горсть храбрецов, увлекаемых более личными качествами вождя чем сочувствием к микадо, недостаточна против симпатий всей нации. После Масацура, погибшего такою же геройскою смертию как и его отец, южные микадо держались еще довольно долго остальными потомками Масасинге; но, разумеется, без дела, власти и собственно благодаря тому что Асикага не обращали на них внимания. Уже спустя 57 лет по разделении (1336-1392), Асикага предложили южному микадо перебраться в Мияко обещав что его потомство будет чередоваться званием микадо с потомством северного; южный с охотою согласился; но в первый же раз когда ему приходилось держать свою очередь, сёогун не исполнил своего обещания. Последние Кусуноки, оскорбленные за своего protege, старались было поднять восстание, но безуспешно; это было, однако, последнее эхо замолкающего голоса за микадо. С тех пор, до прошедшего года, никто никогда не думал заступаться за них. И в каком жалком положении находится с того времени микадо! Двор Асикага блистал неслыханным великолепием, а микадо часто был в опасности умереть голодною смертию; Асикага воздвигали серебряную башню, а микадо жил в развалинах, и в тронной зале уличные ребятишки собирались играть в комки грязи; Асикага от своего имени сносились с Китаем и приняли от китайских императоров титул королей, а о микадо его собственные подданные забыли.

(Хорошо характеризует положение микадо в этот период следующий случай. Однажды, в правление еще довольно сносного сёогуна, заштатный микадо, проходя в носилках по улице Мияко, встретился с одним офицером, который ехал верхом и был на-веселе; офицер не думал сворачивать с дороги, между тем как ему следовало это сделать и в добавок сойти о лошади. Слуги микадо рассердились и стащили офицера с лошади, толкуя ему, что проходит по улице не кто другой как сам ин (так называется заштатный микадо, равно как и другие высокие родственники, поступившие в монахи). "Ин или ину (собака), мне все равно, а я выстрелю", возразил дерзкий офицер, и пустил стрелу в носилки. По жалобе микадо, сёогун, правда, наказал офицера; но интересно знать как отзывались об этом жители Мияко. "Если при встрече с микадо нужно сходить с лошади, то что же делать при встрече с самим сёогуном?" в недоумении спрашивали они друг друга. "Следует пойти на голове", отвечали остряки.)

Династию Асикага сменил Ода Нобунага (1573-1582), его - фамилия Тоётоми (1583-1602), за которою восстал род Токугава (1603-1868). Все это было рядом кровавых междоусобий, но эти междоусобия-драки за сёогунский престол; за микадо не поднималось ни одного голоса. Вновь возникающие властители оказывали им дешевые ласки: Нобунага построил для микадо новый дворец; Тоётоми Хидеёси, в часы отдыха от военных трудов, любил иногда устроить блестящую процессию во дворец микадо и посидеть по левую руку у него, в качестве квамбаку (государственного канцлера, титул, который Хидеёси предпочел титулу сёогуна, означающему в буквальном смысле генерал); Токугава устроили довольно сносно материальное положение микадо, так что он, хотя не богато, но сыто жил. Но никто из них не давал микадо и толики власти и влияния на государственные дела. Все что ему было предоставлено, это: пользоваться почетными титулами тенси (сын неба), микадо (почтенные ворота), тей (император), утверждать в почетных чинах тех кого ему представят, возводить умерших сёогунов в звание богов и затем всю жизнь читать книги. "Так как, для того чтобы хорошо править государством, нужно быть образованным, то микадо должен иметь первою своею обязанностию прилежное занятие науками", стоит на первом месте в числе правил, которыми Токугава Иеясу оградил жизнь микадо. И такая злая ирония в этом правиле!

Тот же упадок императорской власти подал повод и к возникновению удельной системы. Сёогуны, крепко стянувшие в одни руки бразды правления, бесспорно, могли бы в первое время уничтожить зародыши этого нового государственного явления; но они нашли в нем такое верное средство к ограждению себя от императоров и к утверждению своего господства что никто из них и не подумал о том; напротив, они охотно поощряли и развивали удельную систему. Повременные ослабления власти в руках сёогунов естественно способствовали к развитию и укреплению этой системы, которая наконец, окрепла до такой степени, что уже нельзя было и думать об ее уничтожении.

(В русских газетах, допускающих на свои столбцы известия об Японии, обыкновенно заимствуемые из иностранных газет, удельные князья постоянно называются даймиосами. Это имя составлено неверно. Уж если называть удельных князей японским именем, так следует писать даймёо, не склоняя этого слова. Англичане, по правилам своей грамматики, прибавили к слову даймёо, во множественном числе, букву s, а у нас образовали из этого и в единственном даймёос, даймёоса и т.д.)

В цветущие времена императоров, Япония, разделенная на провинции, управлялась губернаторами, которые сменялись чрез каждые четыре года. Губернаторы были чисто гражданские чиновники; знание отечественного и китайского законоведения было непременным условием избрания на эту должность. Избрание производилось под непосредственным надзором самого императора. Вместе с губернатором отправлялись из столицы его ближайшие помощники; второстепенные же чиновники выбирались из местных жителей. Для поверки губернаторов и устранения самовольства с их стороны, император часто назначал ревизоров, которые, объезжая провинции, входили в непосредственное сношение с народом. Чиновники, найденные виновными в беззаконных поступках, тотчас же вызывались в столицу и подвергались суду. Иногда император и сам выезжал в ту или другую провинцию, для ближайшего ознакомления с народным бытом и потребностями. Это был золотой век японской истории!

При ослаблении императорской власти выборы губернаторов стали производиться по личным видам временщиков, и четырехлетний срок службы скоро был забыт; пользуясь протекцией при дворе, многие губернаторы спокойно оставались все время своей службы в столице и отсюда управляли своими губерниями; иные же, напротив, заехав в провинции, жили там сколько хотели, и делали что хотели. В последнем случае, в местах удаленных от столицы, губернаторы скоро стали смотреть на своп провинции как на вотчины и, умирая, передавали их вместе со своими должностями, детям, как законное наследство. Хорошо еще если кто заботился о доставлении собранных податей в столицу; многие и того не делали. Так обозначались первые признаки тяготения Японии к удельному устройству преимущественно на юге, на отдаленном от центра империи Киусиу; там еще задолго до сёогунов было истинное удельное царство: губернаторы дрались между собою, отнимали друг у друга провинции и знать не хотели никаких указов из столицы.

На севере было иначе. С этой стороны Япония граничила со своими исконными врагами Айнами, не перестававшими тревожить ее вплоть до нынешнего столетия. По мере расширения к северу, Японцы шаг за шагом оттесняли их. Но чтоб удержать за собою занятую территорию, Японцам постоянно нужно было или воевать, или быть готовыми к войне. Между тем в досёогунские времена постоянных войск в Японии не было: империя довольствовалась земскою милицией, собираемою во время особенной нужды, как, например, для походов в Корею, и распускаемою по миновании надобности; для мелких беспрерывных стычек с Айнами, очевидно, не стоило содержать армию. Какие же были средства защиты от них? Пограничным землевладельцам дозволено было, кто может, иметь у себя достаточный запас вооруженных людей, для ограждения своих и соседних полей и деревень. Эта мера, разумная в основании, при ослаблении центральной власти, тоже повела к дурным результатам. Богатые землевладельцы не замедлили обратиться в воинственных помещиков; о земледелии они перестали думать: на них работали уже другие, обязанные оплачивать военную защиту, которою пользовались от них. Любящая праздность и военную славу молодежь стекалась под их знамена; а так как мелочные схватки с Айнами не могли занять их праздные силы, то они начали драться друг с другом; слабые скоро были поглощены более сильными, и таким образом на севере, без воли и почти без ведома императоров, образовалось множество удельных князьков. Не имея законом определенного положения в государстве, не связанные, поэтому, никакими обязательствами, князьки эти никак не могли определить свои отношения к центральной власти, и более сильные кончили тем, что порвали всякую зависимость от кого бы то ни было. Это, наконец, потребовало сильных мер, для приведения севера к покорности, направлена была туда одна из лучших фамилий империи, Минамото, облеченная для этого высшими военными титулами и полномочием везде набирать войска. Ряд героев, предков Иоритомо, прославился в этих войнах, до того упорных что и несомненные таланты полководцев, и огромные армии едва не оказывалась тщетными. Так утверждалась удельная система по окраинам империи. В других местах, в то же время, целые провинции были разобраны временщиками и розданы их родным и друзьям, как поместья, управляющиеся в таком случае старостами, которых назначали сами владельцы. Чем сильнее был временщик, тем больше провинций раздавал он своей партии, так что, например, фамилия Таира, во времена Киёмори, владела тридцатью провинциями, что составляло почти пол-Японии. Это подготовило к удельному порядку центральные провинции, и уже борьба Таира с Минамото носит на себе характер драк удельных князей: за Таира лили кровь их провинции; у Минамото в это время, правда, не было провинций, но за них стояли их бывшие вотчины вместе с потомками тех, кто дрался под их славным белым знаменем на севере.

Когда Иоритомо взял верх над Таира и над своими соперниками из родичей, Япония представляла лишь бледную тень прежних порядков, как заведенных самими императорами, так и образовавшихся независимо от их воли. Слабые губернаторы не имели влияния на народ, потому что источник их собственной силы исчез с окончательным падением императора; удельные владельцы были бессильны пред обладателем огромной, правильно организованной и уже не распускавшейся армии. Это было лучшее время вновь учредить единоличное правление и устранить на будущее время поводы к удельному раздроблению. Так бы, может быть, и было, если б Иоритомо решился, презрев народные суеверия, столкнуть призрак императорства с престола и занять его место. Но он на это не решился и должен был, поэтому, обегать страшное затруднение. Прежние гражданские губернаторы была оставлены им в покое, так что, по наружности, Япония как будто оставалась под управлением императора; но во все провинции и даже в личные поместья императора и придворных он разослал своих офицеров с сильными военными отрядами, посредством которых собственно и управлял империей. Это было хорошо и нисколько не опасно до тех пор, пока правление находилось в его сильных руках. Но при его преемниках, когда и Камакура, как прежде Мияко, сделалась театром беспрерывных интриг, дело не замедлило принять другой оборот. Гражданские губернаторы, как и следовало ожидать, не замедлили бесследно стушеваться; военные же начали один за другим принимать свои провинции за настоящий наследственный удел. Более добросовестные из Хоодзёу хотели было поддержать порядки Иоритомо: но им ли было сделать это, когда они сами незаконно пользовались верховною властию и, для защиты себя от императоров, должны были искать услуг тех же губернаторов? И притом, теперь уже не так легко было справляться с губернаторами как в былые времена: теперь Япония была покрыта сетью постоянных военных станов, и каждый губернатор мог дать отпор; а если бы в одном и том же деле были заинтересованы все они, то отпор мог превратиться в наступление. Довольно того что губернаторы еще допускали над собою контроль Хоодзёу, которым и побуждаемы были править своими областями ко благу народа, так что времена Хоодзёу еще были довольно мирны и счастливы для народа.

Приготовленная таким образом к восприятию удельной системы, Япония, в правление следующей cёoгунской династии, Асикага, не только окончательно усвоила ее себе, но и испытала все ее невыгоды. Асикага на первых же порах, за помощь оказанную им против микадо, стали платить своим генералам самыми роскошными наделами. Явились князья, владевшие шестою частию Японии в одних руках. Асикага думали этою щедростию обеспечить для себя на будущее время верность людей, казавшихся им наиболее преданными. Они и не подумали о том, как неудобно будет потом управлять этими людьми. Они, впрочем, правду сказать, не думали ровно ни о чем относящемся до правления. Кроме Такаудзи, родоначальника династии, все прочие сёогуны Асикага были замечательно бездарные и бездеятельные. При вступлении на престол большею частию интриги и коварные убийства, в прочее время пиры, охота, безумные затеи роскоши, в роде постройки серебряной башни и посылки в Корею за драгоценностями, вот картина жизни Асикага. Правление государством было поручено бессменным регентам (кванрёо). Но так как это звание было не избирательное, а наследственное достоинство известных вассалов, огромные же лены этих вассалов давали и им возможность кутить не хуже сёогуна, то власть мало-по-малу перешла в руки мелких слуг регентов; а это естественным путем привело к тому что эти мелкие господа начали играть и регентами, и сёогунами как пешками и переставлять их по произволу. Регенты и сёогуны иногда понимали невыгоду своего положения и стенали под гнетом, но уже не в силах были высвободиться из-под опеки. При таком положении вещей могли ли оставаться в покое князья, почти не чувствовавшие над собою контроля, а между тем содержавшие огромные армии, как для охранения своих владений, так особенно для того чтобы во всякое время быть готовыми защищать сёогуна, - самое главное и почти единственное что вменялось им в обязанность при получении ими владетельных грамот?

Они, естественно, без устали дрались друг с другом; даровитые и храбрые из них расширяли свои владения за счет слабых; являлись более даровитые и пускали их самих по-миру; всякий воевал, кто с кем хотел, и разбирал Японию, кто только мог. Вот Ямана Моцитоё и Хоcoкава Кацумото, лично ненавидевшие один другого, просят позволения у сёогуна (Иосимаса) немного подраться друг с другом. Сёогун разрешает, с единственным условием чтоб они дрались один на один, и Кацумото выдвигает своих собственных 160.000 войска, Моцитоё тоже своих 110.000: Мияко с окрестностями подвергается на одиннадцать лет всем ужасам опустошительной войны, и это с разрешения сёогуна! Но вот, уже без разрешения, некто Нагаудзи, из фамилии Хоодзёу, идет пешком один-одинехонек в Идзу, с твердым намерением приобрести себе эту провинцию. Успел он здесь кое с кем познакомиться, подобрал приятелей по душе. Во время возникших вскорости между Масатомо и Нариудзи споров за лен из восьми восточных провинций (Кван-Xaccиy), составлявший, по завещанию Такаудзи, родовую собственность самих же Асикага, Нагаудзи стал на сторону Масатомо; а когда Масатомо был убит и по этому поводу произошло смятение, Нагаудзи, с партией своих приятелей, всего до 500 человек, быстро овладел всем Идзу. Но теперь одной провинции ему показалось уже мало: он задумал овладеть всем Кван-Xaccиy; уже он забрал и другую провинцию, Сангами, но смерть помешала ему идти дальше; умирая, он строго завещал своему потомству исполнить его план, и его внук уже владел всеми восемью провинциями. Вот сын одного небогатого помещика, Мори Мотонари, был усыновлен тожe небогатым домом Тацихи и получил в наследство деревню, доставлявшую возможность содержать 300 солдат. Когда в Аки стал вольничать один князек, Мотонари смело напал на него со своим крошечным войском и разбил. Когда затем два соседние большие князя, Амако и Ооуци, начали драться между собой, Мотонари явился деятельным сторонником сначала одного, потом другого, а закончил тем, что завладел ленами и того и другого, и явился таким образом обладателем 13 провинций. Это родоначальник теперешнего князя Цёосиу (Тёсю), приобретшего всесветную известность своим деятельным участием в японских событиях за последнее десятилетие.

А там, на западе, два героя-монаха: владетель провинции Каи, Такеда Синген, и провинции Эцинго, Нагао Кенсин, вперили друг в друга зоркий взгляд: ежеминутно готовят они друг другу смертельный удар и ежеминутно парируют взаимные удары с непостижимым искусством. Прервем на минуту нить мыслей чтобы полюбоваться истинным рыцарством этих героев. Каждый из них настолько имел военных талантов что, с уверенностию можно сказать, мог овладеть всею Японией. Но судьба поставила их друг против друга, как будто для того чтобы связать одну силу другой и не дать обоим свободного движения.

- Как Синген воюет? - спросил Кенсин одного князя, выгнанного Сингеном из владений и пришедшего просить защиты у Кенсина.

- Он обыкновенно не торопится в военных действиях, - отвечал тот.

- Это значит, - пояснил Кенсин, - что он гонится за расширением своих владений. Я не так, у меня чтобы только копье не погнулось в сторону.

И отложив предпринятую поездку в Мияко, с целию проложить себе путь к сёогунскому престолу, он двинул свои силы на Сингена, и с этого времени начались их почти беспрерывные войны друг с другом. Каких они хитростей не употребляли друг против друга, и как искусно разбивали один другого, но только для того чтобы чрез два-три дня поменяться победами! Поставленные в необходимость изощряться друг против друга, они создали военное искусство в Японии, по крайней мере, впервые стали употреблять правильно построенные и твердо сомкнутые колонны, для чего нужно значительное развитие военной тактики. И при этой, почти беспрерывной, борьбе друг с другом, они относились один к другому истинно рыцарски. Однажды другой неприятель и сосед Сингена запретил вывоз соли в Каи, чем поставил эту удаленную от моря провинцию в большое затруднение. Кенсин послал Сингену сказать: "Мы сражаемся с тобой оружием, а не хлебом и солью. Бери у меня соли сколько хочешь", и велел своему народу поставлять аккуратно и по дешевой цене соль в неприятельскую землю. Вот Синген, в одной битве потесненный Кенсином, переправляет свои колонны за реку; уже последняя колонна вступила в воду; Синген, замыкавший шествие, остается на минуту один на берегу. Вдруг с неприятельской стороны на него несется всадник с закрытым лицом, и сабля, как молния, сверкает над головой Сингена; он не успел выхватить своей сабли: он ранен, изрублен? Нет, он хладнокровно парирует удары железным веером, случившимся в его руках, пока лошадь противника, испуганная направленным на нее копьем, не отпрянула назад и всадник не ускакал. То был Кенсин, прилетевший один на один померяться с соперником; но он мог бы прискакать и не один. Синген умер раньше Кенсина, и последний почтил смерть своего благородного противника искренними слезами. Ему советовали воспользоваться малоопытностию наследника Сингена чтобы завоевать его владения. Кенсин отвечал: "Я не мог взять чего хотел у Сингена, стану ли теперь пользоваться слабостию его ребенка?" (между тем этот ребенок давно уже командовал армиями) и обратил свое орудие против других князей: самые сильные из них задрожали; ничем не могли они остановить страшного врага, уже не видевшего себе соперника; он шел от победы к победе неизвестно где бы остановился, если бы смерть не пресекла его планов.

А в области Микава, в деревне Мацудаира зародился уже и дом Токугава. Староста этой деревни не забывал, что он потомок Нитта Иосисада, погибшего в несчастной борьбе с Асикага за права микадо. Сын Иосисада, Токудзю, принужденный в то время скрываться от ненависти Такаудзи, уже хотел поступить в бонзы: по счастию, он понравился одному случайно встретившемуся крестьянину, который оказался старостою деревни Мацудаира; не имея сыновей, староста пожелал усыновить мальчика, и на его желание с радостию согласились. Токудзю наследовал от своего приемного отца и звание старосты; но он и его потомки помнили свое происхождение и питали твердое намерение добыть себе княжество. Царствовавшая кругом сумятица представила легкую возможность к этому, и вот староста, при помощи своих сельчан, которых не преминул расположить к себе щедростию и справедливостию, овладел еще деревенькой, за нею другой, и маленькое княжество родилось на свет. Новый князек нашел удобные обстоятельства, чтоб из столицы выхлопотать себе чин и владетельную грамоту; с этими атрибутами Токугава действуют уже смелее, и их княжество расширяется. Но вот они приходят в неприятное столкновение со знатным соседом, Имагава Иосимото, владетелем трех провинций: Иосимото грозится уничтожить их; для умилостивления его, они должны послать к нему заложника своей верности; и этот заложник не кто иной, как сын князя, маленький Иеясу, будущий обладатель Японии; но тогда этот обладатель был еще мал и слаб: дорогой его попросту украл другой князь, хотевший обеспечить за собою верность Токугава. Чрез несколько времени Иеясу передан был Иосимото и стал коротать свое невеселое детство в неволе, часто затрудняясь со своею свитой насчет дневного пропитания. А между тем ему уже давно следовало бы пользоваться всеми выгодами своего княжеского положения: отец его умер, княжество оставалось за ним; но делами, а, главное, доходами распоряжались чиновники Иосимото. И нужно еще удивляться благородству Иосимото, просто не присоединившего это княжество к своему уделу. Оставляем другие примеры чтобы сказать вообще что, во время Асикага, куда бы мы ни обратили взор, везде война: каждый князь или недоволен своим уделом и добивается большего, или соперничает с соседом в военной славе, или мстит обиду, или помогаете соседу, или защищает свои территории, или усмиряет внутренние мятежи, словом, по той или другой причине, непременно воюет. Правда, некоторые останавливаются на время, чтобы воспользоваться достоянием отцов: бранные клики сменяются в дворцах мягкими звуками гитары а флейты, железный панцирь уступает место парче и атласу, веселые толпы любовниц, танцовщиц окружают князя; театры, пиры, вино - рекой. Но соседи жадною толпой уже обступили сибарита и по пальцам рассчитывают сколько еще дать ему времени веселья, скоро ли перемрут герои-сподвижники его отца или деда, и когда настанет окончательный упадок военного духа в его владениях. И будьте уверены, они не дадут ему загуляться, скоро он пойдет обивать пороги у прежних своих прихлебателей. Смотря на князей, дерется и простой народ, собираясь иногда огромными скопищами и мстя своим мучителям-князьям; дерутся, наконец, бонзы, собирая целые армии своих последователей и отбивая друг у друга храмы и земли. Словом, дерется все что только способно носить оружие и хочет драться. Но скоро ли же настанет конец этой взаимной резне? Скоро ли придет тот, кто крикнет на эти разбушевавшиеся волны могучее: quos ego (Я вас! - ред.)? А вот и он идет....

У одного князька в провинции Овари, Ода Нобухиде, в числе 16-ти сыновей, был один по имени Нобунага. С самого детства он отличался от других, по-видимому, далеко не в свою пользу: воспитатели никак не могли подвести его размашистую и своеобычную натуру под меру общепринятых приличий; ему ничего не стоило, например, идя по улице, грызть конфеты, или что случится у него в кармане, или идти облокотясь на плечо кого-нибудь из приятелей; о платье он также мало заботился как и о других мелочах; словом, был то, что у нас называется "оригинал". И у нас это название не составляет лестной рекомендации, тем более это в Японии, где мелочным условиям светскости придается особенная важность.

Поэтому неудивительно что на молодого Нобунага смотрели мало знавшие его просто как на человека обиженного природой. Но отец знал его лучше: сквозь небрежность внешних поступков он провидел в нем обширный ум, железную волю и пред смертию не усомнился сделать его своим наследником, несмотря на то, что он был сын наложницы, и притом второй. И Нобунага не замедлил показать, что отец не ошибся в выборе.

Пользуясь разными предлогами чтоб завести войну с соседями, он мало-помалу овладел всем Овари. Оставался один округ; но этот округ принадлежал Имагава Иосимото, одному из сильнейших в то время князей, владетелю провинций Сурунга, Тоутоми и Микава. Для Нобунага, с его каким-нибудь трехтысячным войском, было, по-видимому, неслыханною дерзостью затрагивать в двадцать раз сильнейшего соседа; но он не задумался, а стал забирать одну за другою крепости, принадлежавшие Иосимото. Последний почти не обратил на это внимания, тем более, что скоро Нобунага остановлен был пред одною крепостию после тщетных усилий взять ее, должен был снять осаду и вернуться домой. Комендант крепости, по имени Тобе, был тоже один из героев. Но кого нельзя было одолеть силою, против того у Нобунага был неистощимый запас хитрости. Нобунага велел одному из своих писарей выучиться подделываться под руку Тобе, писавшего замечательно хорошо. Целый год писарь учился, и, наконец, письмо было написано так, как написал бы только сам Тобе; а содержанием письма, адресованного как будто к Нобунага, была измена Тобе своему владельцу и переход на сторону Ода. Один из офицеров Нобунага, переодевшись купцом, отнес это письмо к Иосимото, и невинный Тобе без всякого суда был казнен. Скоро Иосимото узнал, что был обманут, удивился дерзости Нобунага и возненавидел его более прежнего; но он все еще до того презирал ничтожного, по его мнению, противника, что не думал иметь с ним серьезного дела; только когда задумал идти в Мияко, рассчитывая, как и многие тогда рассчитывали, на сёогунский престол, предположил мимоходом захватить Овари, чрез которое ему лежал путь.

И вот он, во главе 45-тысячной армии, ступил на земли Нобунага. Крепостцы, воздвигнутые Нобунага, падали одна за другой, несмотря на геройскую защиту; они были снабжены слишком малым количеством войск против полков Иосимото, привыкших к победам. Свободного войска у Нобунага было всего три тысячи. Его офицеры, уже прославившиеся отвагой и мужеством в боях, истощали красноречие, чтоб убедить его покориться на этот раз сильному врагу; но Нобунага оставался непреклонным. В тот день, когда он предположил вести свои три тысячи в битву, он задал своему штабу пир; когда чаша несколько раз обошла пировавших, воодушевленный Нобунага встал и протанцевал пред собранием, напевая древнюю песню о том, что жизнь человеческая - сон, привидение, что она и смерть неразлучны, но герой - "должен ли сокрушаться из-за этого?" С этими словами он быстро оставил пиршественную залу, вскочил на лошадь и, не оглядываясь, помчался на врагов, сопровождаемый своими воинами. Когда приблизились к неприятелям и увидели в огне только что взятые крепости, воины Нобунага опять оробели и стали умолять его дернуться. "Слушайтесь меня! - громко и грозно крикнул он, - разве я с ума сошедши веду вас? Неприятели целую ночь складывали подвезенный провиант, все устали и еще не успели придти в порядок; в настоящую минуту больше чем когда верен успех!" Был гром, дождь и сумрак. Незаметно для неприятелей, Нобунага спустился с горы и с внезапным криком и барабанным боем ударил на лагерь Иосимото. Пораженные неожиданностью, неприятели не успели опомниться, как отважнейшие из воинов Нобунага ворвались в палатку самого Иосимото, отрубили ему голову и, воткнув на меч, с победными кликами понесли ее по лагерю; тогда для войск Иосимото настала минута всеобщего смятения и 6егства; отрубленных голов была бездна. С триумфом, с предносимою головой Иосимото, Нобунага вернулся домой, при огромном стечении народа, смотревшего на него уже как на героя.

Слава о нем понеслась по всей Японии. Разбитие Имагава еще не значило, чтобы Нобунага достались обширные их владения; напротив, ему теперь еще более, чем прежде следовало опасаться за свои собственные: вместо разбитой армии против него могли выставить в скором времени вдвое сильнейшую; не было еще недостатка у неприятелей и в искусных вождях; что же касается до наследника Иосимото, то он должен был пылать мщением за смерть отца и посрамление своей фамилии, и идти против Нобунага уже не во имя расширения своих границ, но во имя священного долга, предписываемого, по понятию Японцев, всеми законами неба и земли: отмстить кровь отца и успокоить его дух, мятежно блуждающий и стонущий в ожидании крови своего врага. Но молодому Имагава нравилась больше игра в волан, в которой он не имел себе достойных соперников, чем в человеческие головы; его изнеженный слух не любил грубых военных кликов, а еще более нежное сердце не могло променять полные красавиц дворцы на военный лагерь. Все это Нобунага принимал в расчет и, успокоив, насколько возможно, оскорбленного князя отправлением к нему с честию головы его отца, на время перестал и думать об опасности с этой стороны. Гораздо больше беспокоил его союзник Имагава, молодой Токугава Иеясу: он, до сего времени все еще проживавший у Иосимото в качестве заложника, участвовал в войне против Нобунага во главе собственного отряда, и тоже был разбить и прогнан; но он не замедлил оправиться. Развязанный смертью Иосимото от обязательств, он прибыл теперь в свое княжество, принял в свои руки правление, привел в порядок войска и стал тревожить Нобунага. Последний успел оценить отвагу и таланты своего молодого соперника и, пока вражда его не разрослась, поспешил помириться с ним и предложить тесный союз. Иеясу, начавший враждебные отношения с Нобунага из-за прежнего своего покровителя, а лично не имевший против него ничего, не уклонился от выгодного предложения. При нарочно устроенном личном свидании два князя поклялись жить в дружбе и действовать с этого времени заодно, с тем условием, что если Нобунага овладеет Японией, то чтоб Иеясу подчинился ему; если же Иеясу более посчастливится, то чтобы Нобунага беспрекословно отдался под его власть...

Этим союзом Нобунага обеспечил себя со стороны востока, предоставив Иеясу расширять свои владения в этом направлении; сам же обратил внимание исключительно на запад. Не нужно забывать, что будущий обладатель Японии, так самонадеянно разграничивавший ее на карте со своим другом, на самом деле владел в это время всего одною провинцией. Ему следовало теперь начать со своего тестя Сайтоу Хидетацу, владетеля пограничной большой области Мино. Значительное неравенство сил и здесь было не в пользу Нобунага, но он и здесь об этом мало думал; его больше всего беспокоили два генерала Сайтоу, известные своею храбростью, талантами и преданностию дому князя, и он опять употребил хитрость для истребления их. Хитрость на этот раз состояла в следующем: по ночам он стал как можно чаще вставать и выходить на крыльцо; жена его, дочь Хидетацу, мучимая любопытством, приставала к нему с расспросами о значении этого: он долго отказывался поверить ей тайну, наконец, как будто не выдержав, рассказал под строгим секретом, что такие-то генералы Сайтоу предприняли, по соглашению с ним, извести тестя и обещались, по окончании дела, дать ему знать зажжением костра. Жена, как он и ожидал, тотчас же тайно известила об этом отца, и ни в чем не повинные генералы были казнены. Скоро после этого Хидетацу был убит своим сыном: это, сверх чаяния, дало Нобунага самый благовидный предлог начать войну, под видом мщения за тестя; дурное правление последних Сайтоу ускорило развязку, оттолкнув от них сердца их подданных, и Нобунага без особенного труда овладел всем Мино. В это время однажды принесли ему в подарок двух молодых соколов; он возвратил подарок, примолвив: "Некогда мне теперь заниматься охотой; завоевав всю Японию, я приму их; это еще не будет поздно". Такова была вера его в свои таланты и в свое призвание, несмотря на то, что его замыслы все еще могли казаться для всех не более чем самохвальством и дерзостию, в виду множества других князей, вчетверо, впятеро сильнейших его по материальным средствам и столько же как он воинственных и властолюбивых.

Неожиданный случай как нельзя лучше помог быстрому развитию его планов. В это время сёогуны дошли до последней степени слабости и унижения; при неоспоримости их титула, на который еще никто не посягал, да и не думал посягать, - до того опошлилось эго звание, - у них не осталось и тени власти: ею безусловно завладела фамилия Миёси. Миёси только что убили не нравившегося им сёогуна Иоситеру, чтоб отдать сёогунское звание некоему Асикага Иосицуне. Два брата Иоситеру, имевшие ближайшее право на престол, тоже обречены были на смерть; но один из них, Иосиаки, успел бежать. Переходя от князя к князю, он искал себе защиты; но никто не хотел начинать ссору с сильными Миёси, озаботившимися расположить множество князей в свою пользу. Иосиаки услышал наконец о Нобунага и погадал: хорошо ли вручить ему свое дело? Вышло: хорошо, и Иосиаки отправился к нему. Нобунага было это как нельзя более на руку. Сёогун все еще был, хотя номинальным, но неоспоримым владельцем всей Японии. С ним во главе, собственное дело Нобунага в первый раз становилось на твердую почву. Сливая свое дело с делом Иосиаки, Нобунага мог, под предлогом возвращения утраченной власти, во имя самой загонной причины вступить в борьбу со всяким, кто отказал бы Иосиаки и, следовательно, ему самому в повиновении. Понятно, что Нобунага принял Иосиаки со всевозможным почетом и взялся защищать его дело с непритворною радостию. На вопрос Иосиаки: какой план действий он предпримет?" Нобунага почтительно отвечал: "Это уже дело Нобунага; живите спокойно, а Нобунага, не пройдет двух месяцев, как завоюет для вас Мияко".

Иеромонах НИКОЛАЙ

Постоянный адрес этой статьи в сети интернет - http://ru-jp.org/nikorai01.htm

##### ####### #####
ОКНО В ЯПОНИЮ -
E-mail бюллетень
Общества "Россия-Япония",
# 25, 2003.07.06 - # 33, 2003.08.31
http://ru-jp.org
ru-jp@nm.ru
##### ####### #####