Чем больше проходит времени после Великой Отечественной войны, тем меньше остается ветеранов. Существуют десятки тысяч документальных свидетельств и рассказов о том непростом для нашего Отечества времени. Но в ряду тех воспоминаний мало известно о взгляде на эту войну с другой стороны.

С Садао Накагава я познакомился после того, как прочитал о нем в местной газете, где он мельком упоминался в рассказе о жителях совхоза Южный Ики-Юурульского района Республики Калмыкия. Приехав к нему на Чограйское водохранилище, где он до сих пор работает, несмотря на свой 81 год, смотрителем, я увидел живого, подвижного старика с немного хромающей походкой. На вид ему больше 60 не дашь. Мне повезло еще, что я его застал на плотине, он как раз собирался с мужиками на рыбалку.

Неизбалованный вниманием прессы дядя Саша, так его теперь все зовут, согласился поговорить со мной, хотя по-русски он до сих пор разговаривает плохо. Про войну говорил довольно скупо.

- Родился я недалеко от Токио, потом семья несколько раз переезжала, сначала в префектуру Ямагата, потом на Хоккайдо, и на Южный Сахалин, который тогда принадлежал императорской Японии. Сахалин в Японии называли Карафуто. В семье нас было 14 детей. Я был четвертый по старшинству. После школы я поехал на учебу в летную школу Футю под Токио. Через год и четыре месяца я ушел добровольцем на фронт. Попал служить я на Филлипинские острова. Там были первые бои, ранения. В воздушных боях я сбил 18 американских самолетов и 30 разбомбил на земле, тех кто не успел взлететь. Потом были Соломоновы острова, Бирма.

- Когда Вы увидели своими глазами войну, что Вы чувствовали?

- Страшно было, конечно. Я ведь и сам был под бомбежкой. На Филиппинах помню, старики, женщины, дети шли колонной по дороге, уходили от боев и тут начали бомбить. Одну женщину убило, ребенок 8-9 месяцев плачет, не понимает ничего, ну мне так жалко стало, я схватил его уже сам раненый, заплакал и бежать куда подальше... Мой самолет сбивали, до сих пор болят рука, нога, живот после ранений и голова после контузии. К концу войны наш полк перебросили на Сахалин, там и попал в плен к советским войскам после капитуляции, объявленной императором.

- Вы были как-то отмечены командованием? В Советском Сюзе летчики за такие боевые заслуги получали самое высокое звание Героя.

- Были у меня три награды, но при взятии в плен их забрали.

- Из того времени, что Вам больше всего запомнилось?

- Ну, потом уже в лагере часто вспоминалось и снилось как меня сбили, как ранен был, да и сейчас, иногда, правда... В лагерях нас много было, работали на стройках и в Новосибирске, Владивостоке, многих советских городах. Многие не выдержали каторжных условий, умирали. В 1953 году нас освободили. Была возможность уехать домой в Японию, да побоялся. (В этом месте он остановился, замялся и, попросив выключить диктофон, спросил, можно ли говорить, что слухи тогда ходили: по приказу Сталина, морские суда с бывшими военнопленными и гражданскими японцами, не доходя до Японии, топили в море.)

Я принял советское гражданство, остался в Сибири, женился на русской женщине. Потом переехали к ее родственникам в Узбекистан. Родились сын и дочь. В 70-х поехал в Дагестан, но через некоторое время мой руководитель гидромелиоративной организации попросил помочь на Чограйском водохранилище. Так и живу здесь в Калмыкии уже больше 20 лет. Жена и дети потеряли меня, в Дагестан они писали. Потом нашел меня сын, звал к себе, я был у них в гостях, возился с внуками. Но все равно вернулся сюда.

- Дядя Саша, Вам никогда не хотелось найти своих родственников, посетить Родину, сейчас ведь совсем другие времена?

- Да куда там, не доеду, да и зачем им мой позор?

Садао еще живет критериями и ценностями тех времен, когда офицером оставил Японию. Позже я приезжал к нему еще не раз и привозил японского стажера-монголоведа Араи Юкиясу, который изучает калмыцкий язык и культуру в местном университете. Заинтересованный судьбой Садао и не ожидавший такой встречи, он пытался разговаривать с ним по-японски. Все-таки 60 лет не разговаривая на родном языке, Садао его почти позабыл. Имея опыт преподавания японского языка, применяя специальную методику, Юкиясу помог старику вспомнить многое.

Я же, решив уточнить детали, особенно касающиеся цифр сбитых самолетов, посетил работников архива местного ФСБ, справедливо полагая, что бывшие пленные находились под надзором и, может быть, сохранилось личное дело Садао. Но, к сожалению, меня разочаровали, пояснив, что после 5 лет надзора дела таких подопечных уничтожаются.

Впрочем, у меня все равно не осталось сомнений в правдивости слов Садао Накагава. Дело в том, что как рассказал Юкиясу, для японцев эта война не была освободительной, в школах ее не изучают как в России и нет вообще такого понятия "герой войны". Напротив, и об этом говорил сам Садао, нет никаких заслуг в том, что уничтожил много противника, ведь это все люди.

Неласково обошлась судьба со стариком. Но ранения, годы плена, безвестность судеб родственников не сломили его. В свой 81 год передвигается легко и с достоинством. "Духом держусь," - говорит он.

Но все равно становится жаль его, зная, что иногда ночью будит он свою нынешнюю жену словами: "Один я. Чужой я здесь..."

Лев Надвидов
lev@elista.ru