Общество "Россия-Япония":
http://ru-jp.org/

Е.С.Бакшеев

ОБРЯД МОГАРИ В ИСТОРИИ ЯПОНСКОЙ КУЛЬТУРЫ

Исследование обряда могари позволяет выявить новые подходы к изучению японской культуры и оказывается плодотворным для понимания процессов формирования синто, в частности, возникновения такого понятия как "душа" (тама), его взаимосвязи с понятием "божества" (ками), культа предков. В обряде могари основные компоненты погребального обряда, свойственные любой культуре, получили концентрированное выражение, поэтому он является идеальной моделью обрядов жизненного цикла и "обрядов перехода".

Обряд могари (иначе, араки) представляет собой японский вариант обряда временного захоронения (или ритуального выставления тела усопшего), широко распространенного в различных частях света, начиная с неолита (напр., у зороастрийцев). В своих архаичных и народных формах обряд могари схож с обрядами временного захоронения\выставления, существовавшими до последнего времени у народов Тихоокеанского региона (от тунгусов до австралийских аборигенов). Наиболее близок обряд могари аналогичным обрядам Китая, Кореи, ЮВА и Океании. В своих архаичных формах он восходит к периодам Дзёмон и Яёй. В соответствии с китайской моделью временного ритуального выставления, заимствованной через корейское государство Пэкче, - но на архаичной автохтонной основе - сформировалась классическая форма обряда могари (придворный царско-аристократический обряд VI-VII вв.). Классический обряд включал в себя: магические целительные обряды на предсмертном одре; временное (до нескольких лет) ритуальное выставление покойного в специальном деревянном сооружении; изоляция в этом помещении вместе с телом усопшего его ближайших родственников; проведение сложного комплекса обрядов внутри и вне сооружения. По мере сложения царских ритуалов значение обряда могари возрастало, и в VI-VII вв. он стал основным элементом царско-придворного погребального ритуала.

Наряду с классической формой обряда продолжали существовать его архаичные и народные формы. 1. Оставление тела покойника на поверхности земли. Отсюда название "носутэ" - "выбрасывание в поле". Ранние представления синтоистского круга о смерти как о скверне связаны с телом умершего, что выражалось в названиях для слова "похоронить" ("нагэру" - бросать; "сутэру" - выбрасывать). Мотив смерти и\или оставления тела в "чистом поле" широко распространен в японском фольклоре и раннеписьменной литературе. При этом, оставление тел покойников под открытым небом было обычной практикой (в основном, в среде простолюдинов), наследующей архаичной традиции. 2. Обычай оставлять на верную смерть еще живых людей в дикой местности. Так, человека при смерти его родственники, переносили его из дома за черту поселения и оставляли его умирать в одиночестве. Во многих текстах встречаются упоминания о "Горе, где была брошена старуха" (Обасутэяма). Подобные обычаи, очевидно, были связаны с представлениями о том, что жизненная сила\душа (тама), которая поддерживает жизнь в человеке, иссякает ("душа отлетает") в конце жизненного цикла, т.е. у стариков и больных (аналогичные представления лежат в основе сезонных обрядов при японском дворе по "укреплению души" правителя в конце года). Между жизнью и смертью - пограничная зона, а не резкий переход: старик или больной уже принадлежит миру смерти, а покойник еще какое-то время считается живым. 3. Временного наземное захоронение с покрытием, или "травяная могила" (со:фун), широко распространенное в прибрежной зоне Восточно-китайского моря: Корея, Япония, острова Рюкю, Китай. 4. Обряд "омовения костей" (сэнкоцу), сохранившийся на о-вах Рюкю до последнего времени с периода Дзёмон, когда он был распространен по Японскому архипелагу. Тело оставляли на несколько лет в пещере или погребали в земле; затем костные останки, в которых пребывал дух усопшего, очищали, складывали в кувшин и хоронили в земле. 5. Захоронение на деревьях. Обрядность, связанная с захоронением на деревьях, породила мифологему входа в мир мертвых через развилку дерева. Теперь становится понятной загадочная запись в "Кодзики" о том, что бог О:намудзи попадает в иной мир, "проскользнув через развилину дерева".

По мере становления государственности уже в VI в. в Японии стали нарастать общественная стратификация и детальная регламентация многих сторон общественной жизни, что выражало процесс централизации политической власти. Указ Котоку от 646г. запрещал проводить обряд могари всем "от принцев до простолюдинов", за исключением правителя и его ближайших родственников. Несмотря на это, в среде знати обряд могари в практиковался его классической форме, а в низших слоях бытовали его архаичные формы. В целом, обряд могари в Японии VI-VIII вв. носил сословный характер и свидетельствовал о высоком социальном статусе лица, в отношении которого он проводился. При этом, все еще сохранялось представление о том, что, чем выше социальный статус индивида, тем его "душа" (харизма, жизненная энергия - яп. тама) сильнее. Сразу после смерти из-за привязанности к жизни душа "испытывает" сильные отрицательные эмоции, которые могут быть направлены на живых; душа индивида высокого социального или ритуального статуса может стать причиной природных катаклизмов. Чтобы избежать этого, в отношении таких лиц сразу после смерти (в период могари) проводились специальные обряды. Истоки культа "злобных духов мертвых" (онрё:), который получил в Японии X-XI вв. массовое распространение, обнаруживаются уже в VI-VIII вв.

В I-IV в. в Японии продолжительность обрядов могари для всех категорий населения составляла около десяти дней; затем для знати был принята китайская норма в три года. Фактически же, период могари у японских правителей с начала VI в. до конца VII в. мог составлять от двух месяцев до шести лет. Изучение обряда могари позволяет также сделать вывод о том, что в дальневосточном регионе изначально период "временного захоронения" и траура не только совпадали по времени, но сами траурные церемонии представляли из себя не что иное, как обряды типа могари.

Обряды, типологически сходные с обрядами могари, начинались задолго до физической смерти. Так, в случае болезни или приближающейся смерти правителя проводились обряды лечебной магии синтоистского и шаманистского характера. Исполняемые женами и наложницами больного правителя песни-плачи представляли собой магические заговоры на исцеление. Особо следует выделить обряды призыва "отлетевшей" души больного или умирающего назад в его тело (сёкон\митамафури). Они фактически идентичны разнообразным обрядам призывания души усопшего типа тамагои ("призыв души"), тамафури (букв. "трясти душу" или "махать душе") и тамамусуби ("связывать душу"), которые совершались позднее, после смерти (во время могари). "Призыв и уловление души" по своему характеру близки обряду, описанному в "Чжао хунь" ("Призывание души") китайского поэта Цюй Юаня (340-278 гг. до н.э.), а также корейскому шаманистическому обряду (кут). В Японии VII в. архаичные синто-шаманистские обряды "во здравие" правителя все больше сочетались с буддийскими. Во время обряда могари происходило активное освоение буддийской обрядности, воспринятой в магическом аспекте, что в целом характерно для раннего периода буддизма в Японии.

В VI-VIII в. в Японии сохранялись представления о том, что смерть - это инобытие, смена и продолжение существования в другой форме, следовательно, покойный, как и прежде, нуждается в жилище (мифологема "гроб - дом покойника"). В случае смерти государя, членов царской семьи и знати для них возводилось здание, предназначенное по своему сакральному статусу для "богов и царей". Его можно назвать "временным погребальным дворцом", "временным храмом-усыпальницей" (др.-яп. пингу: ; хинкю:\могари-но мия\араки-но мия), или же "погребальным домиком" (моя). Здание типа хинкю можно представить по синтоистским святилищам и ритуальным хранилищам. На курганах кофун обнаружены ханива-модели построек для совершения обряда могари в IV-VII в. Найденная на городище Ёсиногари (Сев. Кюсю) аналогичная постройка I в. до н.э. на шести опорах имела размеры 3,5 м х 4 м. В Японии VI-VII вв. тело усопшего выставляли в хинкю ритуальном ложе (помосте) или в открытом гробу. Снаружи такое сооружение завешивалось нетканой белой материей из отбитого луба бумажной шелковицы (в такую же материю завертывали тело усопшего, она идентична полинезийской тапе, в "Манъёсю" ее называют сиротаэ). Поскольку правитель считался божеством и после смерти "возносился на небеса", в "Манъёсю" подобные сооружения именовались "небесным дворцом-храмом" и "божьим храмом" (амацу мия, амацу микадо и каму мия). Для государя -согласно китайским представлениям - их строили в южной части дворцового комплекса; они представляли собой подобие крепости. Хинкю аналогичны упоминаемым в мифо-летописных сводах храмам-усыпальницам типа какурэ-мия ("дворец смерти"\"храм сокрытия"), в которых скрываются (="умирают") боги Идзанаки и Оо-намути-но ками (Оокуни-нуси). Такое сходство является наследием эпохи, когда погребальный культ и религиозный культ (почитание ками) еще не разделились.

Функционирование царского хинкю обеспечивал назначаемый новым правителем "управляющий делами" такого дворца (хинкю-но дайбу\могари-но мия-но ками). Снаружи здания, но внутри ограды, нес охранную службу вооруженный отряд. В VII - начале VIII в. в обязанности могильщиков хадзи-бэ (букв. "гончары") входили изготовление и установка на курганах погребальной посуды, ханива, строительство могил и курганов, проведение самого погребения. "Погребальные песни" из "Манъёсю" (№171-193), исполнявшиеся чиновниками во время могари наследного принца Кусакабэ, свидетельствуют, что его свита продолжала нести свою службу у хинкю принца так же, как при его жизни в его дворце-резиденции.

Обычно, усопшего 2-3 дня не трогали: считалось, что он еще жив. Как и многие народы, японцы верили, что душа (яп. кон\тама) пребывала при усопшем несколько дней (обычно, три) до положения в гроб. Так, в Китае положение во гроб через 3-4 дня после смерти являлось окончательным свидетельством смерти, и с этого момента уже никто не мог взглянуть на покойного. Это дает ключ к разгадке вопроса о возможности и запрете смотреть на покойного в период могари: на "еще живого" можно смотреть, на "уже мертвого" - нельзя. У японских правителей во 2-й половине VII в. положение во гроб проводилось на 10-15-й день после смерти. Обряд могари в японских источниках может называться "хинрэн" (кит. "биньлянь"). Согласно "Ли цзи", в древнем Китае предваряющие погребальные обряды подразделялись на две стадии: лянь (обряжение покойника) и бинь (выставление тела), что отмечается и в Японии. При этом, в обряде могари функции японского "храма-усыпальницы" (хинкю), и китайского храма предков (мяо; яп. бё:\тамая) сходны.

Особая роль в обрядах внутри "погребального дворца" принадлежала женщинам - родственницам усопшего правителя. Запертые в "погребальном дворце" женщины, совершали обряды: призывали отлетевшую душу, выкликая имя покойного у его изголовья; "усмиряли", удерживали ("связывали") душу и наделяли ее новой силой посредством магического встряхивания, чтобы вернуть усопшего к жизни; заключали душу усопшего в предмет, который в "Манъёсю" называется катами ("зримый облик", "видимый образ усопшего"). Для государя таким предметом служил надеваемый на голову специальный венок цветов микагэ - "августейшая тень\облик" ("душа" царя). Таким образом, ритуальное пространство внутри хинкю являлось женским; исполняемые там погребальные обряды имели семейно-приватный характер, а плачи банка - жанровую форму лирической поэзии танка.

Внутри и снаружи "погребального дворца" происходило обрядовое действо могари-но мацури. При этом "обрядовые похоронные танцовщики" (асоби-бэ) исполняли шаманистские обряды экстатического характера для усопшего с погребальными песнями и ритуальными плясками (могари-но асоби). Обряды асоби известны как по мифологическим (похороны Амэ-но вакахико), так и по историческим источникам (описание японцев в "Вэйчжи"). Установленные на курганах глиняные фигурки (ханива) обнаженных танцоров и певцов (женщин и мужчин), свидетельствуют, что такие обрядовые действия имели оргиастический оттенок, равно как и пляски Удзумэ и Сарута-хико. Театровед Гото Хадзимэ усматривает в жестах и позах таких фигурок указание на сезонные брачные игрища (кагаи, или утагаки). Действительно, в "Рё-но сюгэ" указывается, что асоби-бэ проводили празднества кагаи, которое включало в себя не только обрядовый хоровод, но и брачные игры. Это явление не удивительно в свете известной общности традиционной брачной и погребально-поминальной обрядности. По новейшей теории, ханива, изображения людей и предметов, расставлялись на верхушке курганов так, что моделировали обряд могари. Судя по набору антропоморфных фигурок, его участников можно разделить на ритуальную, охранную, музыкальную и танцевальную группы. В ритуальной группе многочисленны стандартные изображения жриц-шаманок (мико), которые держат чашу. Обряд предусматривал приготовление и подношение духу усопшего жертвенной пищи (риса, мяса) и ритуального питья (сакэ).

Согласно мифу о сокрытии богини Аматэрасу, Удзумэ исполняет шаманский танец на перевернутом "ушате", с грохотом колотя по нему ногами; подобная пляска схожа как с топаньем древнекитайского шамана у, так и с погребальными плясками аборигенов Ю.Тайваня на перевернутых корытах. Асоби-бэ считаются одной из групп традиционных японских шаманов, занимавшихся обрядами упокоения душ усопших и гаданием; они также пели и играли на флейтах на празднествах, в том числе во время важнейшего ритуала вступления нового государя на трон (Дайдзёсай). Изначально они исполняли "песни призывания и усмирения души" (сёконка\тинконка), которые позднее, очевидно, со 2-й половины VII в., сложились в литературный жанр "погребальных песен" (банка), а также "танцы усмирения\упокоения души" (тамафури-но маи, тинкон-но маи). Синтоистский ритуал, исполняемый асоби-бэ из семьи Хидзики-вакэ, стал предшественником экстатического молитвенного танца нэмбуцу-одори, который исполнялся в буддийской секте Дзи-сю (Ю:гё:-сю) и к которой принадлежали актеры театра Ноо (другое чтение иероглифа "ю:" - "асоби"). Изначально асоби-бэ были, в основном, женщины: Удзумэ, плачея, рисорушница, "возлагающая подношения". В придворном ритуале тинконсай, который имеет шаманистские истоки и близок могари, женщины исполняют многие обряды. Со временем в обрядах могари на первые роли выдвинулись мужчины, оставляя за женщинами маргинальные и вспомогательные роли. Такое изменение состава асоби-бэ отражало общие тенденции в среде служителей раннесинтоистского культа. Если пространство внутри здание, где было выставлено тело усопшего, все еще принадлежало женщинам, то территория вокруг него ("двор хинкю") в VI-VII в. стал мужским ритуальным пространством. Совершаемые там обряды носили публичный социально-политический характер, а исполняемые песни имели форму лиро-эпической поэм нагаута, близких одическому жанру.

В число асоби-бэ входили нэги и ёси Функции нэги (от "нэгу" - "умиротворять") заключались в умиротворении духов мертвых, т.е. он являлся заклинателем (сейчас "нэги" означает "синтоистский жрец"). Партнером нэги был ёси (от "ёсу" - "призывать \дух\") - жрец-шаман, который подносил сакэ, а также "вселял" в себя дух усопшего, вызванный заклинателем, и входил в состоянии одержимости. Теперь его устами вещал дух усопшего, которому нэги задавал вопросы (ёси идентичен мономаса, "заместителю покойного" из сюжета об Амэ-но вакахико). Такая техника асоби-бэ, с одной стороны, была схожа с архаичными шаманистскими приемами общения с синтоистскими богами (напр., Дзингу). В то же время, их техника напоминает хорошо известные экзорцистские приемы лечения периода Хэйан. Таким образом, в VI-VIII вв. в Японии уже сложилась шаманистская практика, в более позднее время известная как техника призыва шаманкой духа покойного и общения с ним (кутиёсэ) (нынешние слепые шаманок с горы Осорэдзан на севере о.Хонсю - наследницы ёси и мономаса).

В текстах также упоминаются священнослужители хафури. Ранние значения глагола "папуру\хафуру": "выбрасывать"; "погребать \в земле\". В этом слове запечатлелся древний обычай оставления трупов незахороненными, из чего следует, что в древности одна из функций хафури заключалась в проведение погребальных обрядов. Профессиональные исполнители действа асоби в "птичьих" костюмах из мифологического сюжета "могари Амэ-но вака хико" предстают как служители шаманистского культа, являвшегося составным элементом архаичного синто. А их наследников - асоби-бэ, участвующих в обрядах могари VI-VIII вв., можно охарактеризовать как род служителей синтоистского культа, специализирующихся на погребальных обрядах.

Внутри и снаружи хинкю начинался процесс деификации усопшего - его почитали как духа предка или бога. Асоби-бэ исполняли обряды, плачи и пляски, стремясь оживить усопшего, умиротворить его дух, чтобы передать его наследнику престола или проводить в иной мир. Из среды этих служителей вышли первые профессиональные поэты и актеры. Привлекались также музыканты и танцоры из буддийских храмов, что способствовало взаимодействию различных ритуально-театральных форм.

Традиции обряда могари оказались очень стойкими: его пережитки сохранились в рамках буддийского погребального обряда, по крайней мере, до конца XII в. В период Хэйан (IX-XII вв.) через два-три дня после смерти тело знатного человека переносили в "дворец души" (тамадоно) - специальное помещение в усадьбе, где совершали обряды стадии рэн\лянь. Затем его перевозили к месту кремации в горную местность и временно выставляли в буддийском храме или в его пределах в дощатом домике (собственно могари\хин\бинь). Такой домик для знати назывался "дворец могари" (могари-но тоно\хиндэн) или "место священных останков" (мибонэ-но токоро\онкоцусё). Аналогичное сооружение для государя в XII в. называлось "сторожка" (иро), а для государыни - "землянка" (цутидоно). В целом, традиция сокрытия ближайших родственников вместе с телом усопшего в сооружении типа моя\хинкю, характерная в VI-VIII вв., в хэйанском придворном обществе трансформировалась в обычай их уединения на период траура (после кремации тела) в ритуальной постройке или в доме усопшего.

Речевую ритуальную деятельность скорбящих участников обряда могари (т.е. их "плач", "оплакивание") можно разделить на два типа: 1). бессловесный плач, крик, вопль, ритуальный возглас (наки\исатиру\, орабу, минэсу - "плакать, рыдать"); 2). причитания, словесные плачи, имеющие ритм и напев (канасибу\канасиму, синобу - "горевать\скорбеть, причитать\оплакивать, петь печальные песни"). В японских письменных источников имеются примеры различных видов ритуальных текстов могари. В антологии "Манъёсю" целые разделы песен озаглавлены составителями "банка" (наш перевод: "причитания" или "погребальные песни". Банка, как жанр ритуальных текстов, сформировался в ходе обрядов могари, проводимых внутри и снаружи хинкю. Банка развились из "песен призывания и упокоения души", которые первоначально исполнялись в простонародном обряде "призыва души" (тамаёбахи).

В VII в. у хинкю усопшего правителя возглашались ритуальные тексты двух видов. В название одних текстов, "плачей по умершему" (минэ), входит иегроглиф "ай\аварэ" ("горе, скорбь, печаль"). В Китае "плач по умершему" ай оформился к VI в. н.э. как литературный жанр и предназначался для оплакивания тех, кто моложе по возрасту, а также умерших молодыми. По "Нихон сёки", "плачи по умершему" исполнялись на протяжении всего периода могари - коллективно, и при этом требовалось личное участие скорбящего. В манере их исполнения преобладала эмоционально-ритуальная сторона. Всё это указывает на их архаичные корни и связь с родовым началом. В возглашении минэ принимали участие наследник престола, члены царской фамилии, сановники, чиновники, простолюдины, иностранные посланники и буддийские монахи. Мы рассматриваем минэ как причитания, словесные плачи.

Кроме "плачей" (минэ) у "погребального дворца" правителя неоднократно возглашались ритуальные тексты другого рода - синобикото, или руй ("траурная речь)" (кит. лэй). Этим термином в Китае обозначалось "надгробное слово", которое должно было "суммировать поступки усопшего". Мы особо отмечаем, что манера исполнения "траурных речей" была совсем иной, чем "плачей": ораторы поодиночке выходили вперед из группы скорбящих и произносили речь, часто от имени высокого сановника, какого-либо ведомства или профессиональной группы. С развитием обрядов могари возглашение сановниками и представителями различных кланов их родовых историй, генеалогий и рассказов о верной службе государю стали частью публичных обрядов у "погребального дворца". В развитых формах (VII в.) "траурные речи" и публичные воспоминания о преданной службе отдельных родов были адресованы не только духу усопшего правителя, но и живым, присутствующим при совершении обрядов. Посредством публичных обрядовых восхвалений правителя-предшественника могло быть достигнуто признание со стороны его преемника. Так "траурные речи" превратились в присягу на верность новому правителю и стали включать в себя родословные ораторов, которые утверждали почетное место своих родов в придворной иерархической системе. От содержания и манеры произнесения "траурной речи" зависела не только карьера, но жизнь оратора.

Буддийские монахи и простолюдины совершали оплакивания, но не произносили "траурных речей". Представляется, что оглашение родословных, вероятно, первоначально имело смысл призыва душ предков. Генеалогии родов, возводимые к первопредкам-богам, составляли стержень религиозно-политической системы царского синтоизма, в которую не входили ни приверженцы чужеземной религии, ни безродные простолюдины.

В VI-VII в. порядок престолонаследия по-прежнему не был четко отрегулирован. В источниках содержится много указаний на борьбу претендентов за царский трон, особенно в пограничный период безвластия сразу после смерти государя. В условиях, когда покойный правитель имел несколько сыновей от разных матерей, за которыми стояли соперничающие кланы, стремящиеся посадить на трон своего кандидата, пространство вокруг "погребального дворца" превращалось в арену острой политической борьбы. Обряды могари стали играть в престолонаследии чрезвычайно важную роль. В заключительных обрядах у "погребального дворца" правителя в "траурных речах" перечислялись предки покойного государя, т.е. царские родословные, что называлось "хицуги" (обычно переводится как "наследование Солнцу", т.е. первопредку царского рода богине солнца Аматэрасу). Однако, есть гипотеза о том, что церемония престолонаследия включала в себя обряд вселения отлетевшего духа усопшего правителя в его преемника. Очевидно, первоначальным значением слова "хицуги" было "наследование души" (т.е. харизмы царского рода), которая передавалась из поколения в поколение от государя к его преемнику. Поэтому оглашение "траурных речей", содержащих царские генеалогии, стало играть главную роль при смене правителя, обосновывая право наследника на престол. Генеалогические предания царского рода, содержащиеся в "траурных речах", поначалу устно оглашали его представители, позднее от их имени - придворные, чиновники, профессиональные авторы и ораторы. Затем их стали записывать. Так складывались генеалогические списки японских правителей, которые послужили наиболее ранним прототипом летописей.

* * *

Проведенный нами анализ позволяет говорить о широком распространении архаичных и народных форм могари, что указывает на глубокую укорененность этого обряда в японской культуре. Время и место его проведения являлись одним из центров ритуальной, политической и художественной активности в Японии VI-VII вв. В эту пору становления японской государственности обряд стал важным социальным маркером. Обряд был одним из источников формирования как синтоизма, так и японского шаманизма. Из среды участников обряда вышли культовые служители (некоторые типы синтоистских жрецов, а также деятели шаманистского толка), профессиональные ораторы, поэты, актеры. Обряд стал местом взаимодействия традиционной и зарубежной (главным образом, китайской) культур, автохтонного (синтоистского) и заимствованного (буддийского) религиозных культов. Выявленные нами жанры ритуальных текстов могари, в целом, соответствуют классификации обрядового фольклора у других народов.